Грех жаловаться

– А областные специалисты придерживаются иного мнения. Да и какая операция в шестьдесят шесть лет? – Жидкову: – Выписку старую принеси.

Жидков и ходить-то толком не может, два шага – и задыхается. Обгоняет его, идет в палату, двухместная, еще какой-то гниющий старик. Не могли дать отдельную? Все-таки – второй секретарь, надо уважать историю. Роется в тумбочке, жуткий смрад, это не от старика: остатки пельменей, которые посылала. Жидков наконец доплелся:

– Слушай, Ксюха, пасеку у меня купи, а?

Да иди ты со своей пасекой! Ага, вот: «…консервативное лечение по месту жительства». Врач кривится: кто писал? Да не разбираются они там в пороках. А ты, значит, разбираешься? Принимается объяснять, отводит в сторону. Она не понимает и не слушает. Вдруг включается:

– …С операцией он может дожить и до ста лет. Я его почти уговорил. А вы, простите, должны быть частью решения проблемы, а не частью проблемы.

Это уж слишком! К главврачу: так, чтобы каждый день капельницы, дважды в день. Говнюка этого к Жидкову не подпускать. Женщин ваших с праздником.

– И вас с наступающим, Ксения Николаевна, здоровья вам, счастья, благополучия!

– Павел Андреевич на месте? – на месте он, на месте, для вас, Ксения Николаевна, всегда на месте. Что за глупая улыбка? А потому что – знает.

Пять лет назад она пришла к Паше, только вступившему в должность, – его и привела сюда Ксения, простой парень, главное, что из местных (из местных и внук солдата, дед воевал, вот и все Пашины козыри), – поздравить, пожелать многих лет работы на благо города. Поговорили о том о сем, и вдруг – стал толкать ее в заднюю комнатку: «Кино про меня посмотрим». Кино? Какое еще кино? «Увидишь, Ксения Николаевна, интересное».

В комнатке диван, занавешены окна. Паша навалился сзади, как учили: женщины любят силу. «Ты что творишь, Паша?» – «Ухаживаю». – «Сдурел на радостях, да? Я же почти бабушка. Девок мало в городе?» Паша чуть отодвинулся, покрутил головой: «Мне статус нужен, понимаешь?» Опять принялся за нее. Ладно, будет тебе статус, подожди, отвернись, сокол ясный. Паша – выпускник летного училища, низенький, шеи нет совсем, голова только большая, а все остальное – маленькое-маленькое. Смех и грех. Любовь длится сорок секунд и с тех пор не возобновляется, но городу известно: Ксения с Пашей – любовники.

Паша подписывает открытки к Восьмому марта, не лень? – существует же ксерокс. Нет, все сам, трудоголик. «Не бережете себя, Паландреич», – дурак ты, а не трудоголик. Зачем пожаловали? Да так, пошептаться надо.

Излагает: часовня, вот планы, дело за малым – земля. Давай, Паша, порешаем вопрос. А что тут думать? Вспоминает: КОКЯХБИ.

– Он ничего вроде, – вдруг заявляет Паша. – Кристинка моя у него. И потом – программа: духовное возрождение, славянская письменность, как там? – С каких пор мы стали разбираться в письменности, Павел? Муниципальное жилье учителю дадим, тем более – программа. До него доходит, как до жирафа. «Дома горят, ты ведь пожарником работал!» – хочется крикнуть Ксении Николаевне, но о таких вещах нельзя даже с Пашей.

– Я думала, ты мужчина. Поговори с Савельичем, – Савельич – деловой человек, бизнес в Пскове, но родной город не забывает. – Ты же на той неделе обещал!

– Извини меня, Ксения Николаевна, та неделя – это та неделя, а эта неделя – это эта неделя.

– Разница в чем, Паша?

Паша не знает. Он слышал эту фразу от областного начальника. Тому тогда никто не возразил.

Край какой-то. Тупик. Он хоть знает, что такое часовня? Думает, наверное, время узнавать, так ведь? Чего-то бурчит: лучше боулинг. Вдруг – озарение:

– У учителя знаешь какие дела творятся? – вдохновенно рассказывает. Прямо позади ее дома – гнездо разврата. – За дочь не страшно?.. – еще говорит и еще.

– Ладно, разберемся с этим чмо, – произносит Паша. Давно бы так. – Разрулим ситуацию. Будет тебе часовня! Давай по маленькой, Ксения Николаевна, с наступающим, здоровья, сил, удачи!

Офицеры пьют стоя. Господи, блин, достал.

Суд – больше для радости, чем для дела. Егор Савич, судья, – веселый, петь любит и служит хорошо, музыкально: процесс ведет плавно, без пауз. Сдавать только стал Егор Савич, облез как-то, в область ездит лечиться. Томографию сделал: «Атрофические изменения головного мозга». Ксения смеется: «Адвокатам не показывай».

Если о чем-то в жизни жалела, то об этом – что не стала судьей. Каждый раз мурашки по коже, когда приговор: все стоят, судья зачитывает, хорошо. Сам только что напечатал, и – вжик – три, пять, десять лет.

Сегодня судят двух ее таджиков. В сентябре еще их выгнала, строят чего-то теперь, вернее – строили. Преступная нация.

Утро было пасмурное, а тут и солнышко выглянуло. Пока шла до суда, совсем развеселилась, Пашин коньяк подействовал. А вот и они, красавцы, возле задней двери – с ментами курят. Издалека узнает. Неудобно небось двумя руками сигарету держать? Да, похудели вы без Ксении Николаевны, то-то же. Ничего, на казенном отъедитесь.

Выходит Рукосуев, уже облачился: – Давайте начинать процесс. – Здесь по-домашнему. – Что, ребята, щекочет жопу воздух свободы? – все у него «ребята». Эти, похоже, и русского не знают. – Давай, Ксюша, заходи.

Как обычно, она идет в заднюю комнату, дверь туда открыта, все видно и слышно. Адвокаты – оба по пятьдесят первой, обеспечивают право на защиту, прокурор, секретарь – все на месте.

«Встать, суд идет. Прошу садиться», – никто и двинуться не успел. Отцу Александру – поучиться, каждую службу на два часа развозит. Номер дела, статья, имена подсудимых, язык сломаешь, государственное обвинение поддерживает младший советник юстиции такой-то, отводов нет, ходатайств нет. Статья Конституции подсудимым разъяснена. Обвинительное заключение. Прокурору: давайте сидя.

На автостанции эти двое отобрали у пацана телефон. Пацанов, как знает Ксения, там было несколько, и телефонов тоже несколько, но заявление в милицию уговорили подать только одного, да и таджиков было не двое, а трое, но третий сбежал, так что, конечно, в жизни все иначе, чем в суде, не так стройно. Тем и хорош суд. Никому не нужны ни лишний таджик, ни лишние телефоны, ни потерпевшие, которых не вытащишь в процесс.

Егор мелко кивает – в такт внутренней какой-то музыке. Или правда атрофия мозгов? От адвокатов только и слышно: «Встань», «Отвечай суду». Первый таджик с обвинением согласен полностью, второй – частично. Первый – да, ударил потерпевшего он, шарил по карманам тоже он. Понимает ли, о чем спрашивают? Ксения прикидывает возраст. Школу не надо прогуливать.

Второй таджик по-русски говорит лучше.

– Мы с…, – он называет сбежавшего третьего, никто не перебивает, – сидели в бытовке, кушали «Роллтон».

– Рекламная пауза, – перебивает Егор и поворачивается к двери, за которой, он знает, прячется Ксения, – она оценит.

– Тебя не за это судят, – вступает адвокат, – а за грабеж. – Бил подсудимого? Угрожал ему? Телефон кто вытаскивал?

– Про телефон ответить не могу, – произносит подсудимый, – я пьяный был. – Адвокат машет рукой.

Допрос свидетеля-милиционера занимает полторы минуты, прения сторон – две. Суд удаляется на совещание.