Грех жаловаться

– Часть вторая, это в область. От восьми до двадцати… Ну, двадцать не двадцать, а на десяточку по-любо-му потянет.

Нервы у Ксении Николаевны не железные.

– Извини меня, Егорушка, но за Пашу, извини меня, да? за Пашу Цыцына, за эту шелупонь – ДЕСЯТЬ ЛЕТ?! Побойся Бога, Егорушка, побойся Бога! Я тебе завтра сто таких паш найду. Вы с ним друзья, конечно, но, извини, у нашего Паши где совесть была, там хрен вырос! Сам знаешь. – Менту: – Дай сюда, что ты написал, дознаватель херов! Не мешай, Егор! Что за ССОРА НА ФОНЕ ВНЕЗАПШН… – тьфу, урод! – ВНЕЗАПНО ВОЗНИКШИХ НЕПРИЯЗНЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ?! Пиши давай, ПРИ ПОПЫТКЕ ИЗНАСИЛОВАНИЯ… – Трет руку, она пульсирует так, что, кажется, кожа не выдержит, лопнет. – Где ее подпись? Нету! Всё, филькина грамота! Засунь себе…

– Извините, Ксения Николаевна, – обижается милиционер. – Вы, так сказать, уважаемая личность…

От ее истерики Егор приходит в чувство, опять берется за телефон:

– Плохо человеку! – кричит он. – Да нет, да при чем тут… Давай опять сюда свою, блядь, медицину!

Неприятно, конечно, стресс. Кругом все в Пашиной крови. Ксения почти отключается. В чем-то все же она слабее мужиков. Ее тащат к двери, поливают водой, вату какую-то нюхать дают. «Да… – рассуждает Егор. – Чтобы в первый раз и сразу за нож, это редко. Ну, топором там… а ножом трудно убить человека… Ты свинью резал?» – кому это? Еще голоса: «Бабец-то, а! Хороша чурка», «Паша-то думал, Бога за яйца держит, в область брали», – «Ага, ногами вперед…»

– Ну, в общем. Дозалупался Паша, – подытоживает судья. – Э-эх… Жене сообщили?

Все, она в порядке. Найти теперь, кто уберет. Следственные действия в «Пельменной» закончены, можно мыть. Тетки сделают. Исайкин, давай их сюда! Егор ведет ее домой. Еще по сто, за помин души, есть у тебя? Да, а теперь оставь меня. Исайкин, ты тоже – не суети! Надо полежать.

Ксения не засыпает, а как-то проваливается, отключается. Минут через сорок к ней вдруг возвращается сознание, она вскакивает, хватает громадную сумку и швыряет в нее из холодильника какие-то йогурты, яблоки, исайкинскую курицу, колбасу. Отворяет дверь в Верочкину комнату, Ксения редко сюда заходит, почти никогда, распахивает шкаф, оттуда валятся гипсовые фигурки, лесенки, зверушки – наследство Ксениного отца, что Верочка в них нашла? – и сваливает в сумку платья, ботинки, даже белье, большой ошибки с размером не будет. Господи, да что же такое? Только привяжешься к человеку…

Ксения добирается до милиции. Полковник у себя? Где ему быть, события-то, Ксения Николаевна, какие! Конечно, он пустит ее, пустит, как отказать такой женщине?

– Тэк-с, сперва посмотрим в глазок. – Дает глянуть и Ксении. – Спит наша злодейка, просто удивительно.

В камере она одна. И вправду – спит. Лежит на спине, дышит размеренно и неглубоко и кажется во сне еще прекраснее.

Когда этот отвалился от нее и наконец затих, она дождалась, пока уймется ярость, отдышалась и пошла смывать с себя все под раковиной – в уборную, где мылась всегда. Возможно, уничтожать следы соприкосновения с насильником не следовало, об этом она тоже подумала, но подавить в себе желание помыться не смогла. Сложила в пакет порванные чулки и халат, туда же сунула завернутый в газету нож. Затем надела единственное свое платье, пальто, повязала косынку, взяла из подсобки несколько книг – все ее вещи, заперла дверь и отправилась в отделение милиции. Да, еще перед уходом всюду погасила свет. Ее хладнокровие позже послужит доказательством того, что она либо выдумала знаки внимания, оказанного ей жертвой, либо переоценила их значение.

В отделении она сообщила дежурному, что примерно час назад при попытке изнасилования ею был убит мужчина средних лет, предъявила содержимое пакета и передала ключ от «Пельменной».

Она смотрит за тем, как в отделении возникает переполох, как с лестницы сбегают милиционеры, как по направлению к «Пельменной» отъезжает автомобиль. Саму ее отводят на второй этаж и усаживают на стул. Напротив, через стол, садится молодой милиционер. Она может пригласить своего адвоката. Адвоката у нее пока нет. Это была шутка. Что же, надо привыкать.

Ибрагимова Рухшона Ибрагимовна, 1971 года рождения, гражданка Таджикистана. Место рождения – Ленинабад, ныне Худжанд. Образование – высшее.

Милиционер отрывается от протокола. Да, высшее, филологический факультет МГУ. «Твою мать!» – думает милиционер, у самого у него два курса заочного юридического.

Статью пятьдесят первую Конституции она знает. Уже привлекались? Нет, впервые. Он просит изложить обстоятельства дела. Тон его – благожелательный.

Видела ли она этого мужчину раньше? Да, видела, он ненадолго заходил к ее хозяйке. Имени его не знает. Сегодня пришел около шести часов вечера, спросил Ксению Николаевну. Не застав ее, купил большую кружку пива. В «Пельменной», кроме них, никого не было. Попив пива, предложил ей физическую близость, получил отказ. Да, резкий, но не оскорбительный по форме, почти бессловесный. Когда мужчина встал и направился к ней, перешла на кухню. Это было инстинктивным, а не продуманным решением. Где лежал нож, помнит, сколько нанесла ударов и куда – нет. Хотела ли убить? Хотела, чтобы его каким угодно образом не стало. Еще вопрос: почему она не работает по специальности? Она не видит, как это относится к делу. Хорошо: работала ли она раньше по специальности? В Москве, с детьми из богатых семейств, по русскому, по литературе, английскому. Если считать это работой по специальности. Почему перешла на неквалифицированную работу? На это есть свои причины.

– Хотела жить, как братья по крови?

– Именно, – отвечает подследственная. – Как братья. И сестры.

– Сёстры, – поправляет милиционер. Эх, филфак.

Быстрым шагом входит дежурный, зовет милиционера в коридор. Тот возвращается через минуту. Дело оказывается непростым. Знает ли она, что убитый является Павлом Андреевичем Цыцыным, главой местного самоуправления? Нет, но, с ее точки зрения, это ничего не меняет, он обыкновенный насильник. Случившееся было не убийством, а самообороной.

– Эффективная самооборона, – усмехается милиционер. Шесть ножевых: в живот, в лицо, в пах, а на ней – ни царапины.

Сожалеет ли она о содеянном? Бессмысленный вопрос, у нее не было другого выхода. На кухне события развивались сами собой.

– А полюбовно договориться не могла? – милиционер внезапно меняет тон и пристально смотрит ей в глаза. Так, он видел, проводят допрос старшие товарищи.

Глаза у нее черные, у них у всех такие, и смотрит она ими куда-то внутрь, ничего не поймешь. Отдернет шторку, оттуда полыхнет, как из зажигалки, если открыть на полную, потом задернет – и погасло пламя. Молодому милиционеру на мгновение становится не по себе. Все, не надо нервничать. Оформить протокол – и бегом в «Пельменную». «На почве внезапно возникших неприязненных отношений…» – выводит он. Пусть в области разбираются.

Нет, этого она подписывать не будет. Орфографию поправить? Шутка.

Ее приводят в камеру, запирают, она оглядывает жилище, соображает, где Мекка, и ждет, когда в душе настанет тишина. Потом совершает поклоны и молится.

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного… – шепчет Рухшона по-арабски.

Она ложится и обсуждает внутри себя сегодняшние события. Надо вчувствоваться, понять, и ответ придет, как всегда, целиком. Или не придет, молчание внутри нее иногда продолжается годами. Пока что она ощущает лишь физическую усталость и недоумение – почему именно ей выпало положить предел этому злу? – и еще немножко – гордость, что справилась.

Всевышний дал ей выносливость, волю, реакцию, отличную память: Рухшона умеет запомнить десяток страниц и потом в голове их читать. Еще и такое свойство – идти навстречу опасности, а не прочь от нее. С детства замечали: если Рухшону испугать, она не отшатнется, а дернется навстречу. Всегда, даже девочкой, очень оберегала личное пространство, и когда в него вторгались, могла причинить разрушения. Оттого ее сторонились и сверстники, и взрослые.

Еще Всевышний наделил ее такой же красотой, как и ту, от кого она получила имя – Рухшону-Рокса-ну, жену Александра Македонского. Тридцать пять лет, очень зрелый возраст, но Рухшона все еще красива.

Школа русская, Рухшона пишет замечательные сочинения, золотая медаль. «Ставрогин – русский Гамлет, та же ярость и скука и масса нерастраченных сил», – это производит впечатление, ее берут на филфак. Тут она тоже живет как-то в стороне, увлекается Платоновым, в ее родном Худжанде о нем и не слыхали. «В прекрасном и яростном мире», растроганная радость при виде паровоза. Диплом ее – по Платонову, о воздушных замках из пустоты. Умение строить воздушные замки она ценит больше всего в русских людях и русском языке – своем родном, Рухшона с детства думает только по-русски.