Грехи отцов. Том 2

— Алло, — прокричала я в трубку, — Себастьян? Какой сюрприз. Все в порядке?

В трубке было молчание, только шорохи на линии.

— Алло, — повторила я. — Вы меня слышите? — Мне внезапно стало страшно. Сердце отчаянно билось.

— Разговаривайте с Лондоном, пожалуйста, — сказала телефонистка.

— Алло, — повторила я. — Алло...

— Здравствуй, Вики, — это был голос Скотта, — не бросай трубку. Я хочу поговорить с тобой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я уже почти забыла тембр его голоса, но сразу же, как только он заговорил, я почувствовала, что помню этот голос, как будто мы только вчера в последний раз разговаривали друг с другом. Его акцент жителя восточного побережья был едва заметен, но уверенная манера говорить придавала ему властность, заставляла поверить в твердость его характера.

— Вики? — Его голос звучал уверенно и холодно.

— Да, я слушаю. — Я почувствовала, как все внутри меня накаляется. Я закрыла глаза, а когда их открыла, то с изумлением обнаружила, что комната уже не была такой мрачной, напротив, она казалась мне яркой, полной радужных красок и мягких теней, переходящих в ослепительный блеск.

— Послушай, я хочу поговорить о твоей матери.

Я старалась сконцентрировать свое внимание на том, что он говорил, но мне это не удавалось, так как я не любила думать о матери. Моей матери было 74 года, жила она в Лондоне. Я никогда ей не писала, но каждое Рождество исправно посылала ей фотографии детей. Мать писала мне о том, как ей приятно каждый раз пополнять свой альбом новыми фотографиями.

— Вики? Какая ужасная связь! Ты слышала, что я только что сказал?

— О моей матери, да. Что случилось? Она умерла?

— С ней произошел несчастный случай, она лежит в больнице с переломом бедра.

— Ох. — Мысленно я была в постели вместе с ним. В этот момент я чувствовала напряжение мускулов его груди и слышала его возбужденное дыхание. Я старалась сконцентрировать свое внимание на том, что он говорил, но мне это не удавалось, так как мне было неприятно вспоминать о своей матери. Все мои мысли были о нем. Я чувствовала, как прежнее чувство, волна за волной, вспыхивало между нами. У меня началось сильное головокружение.

— Я перевез твою мать из ужасной Национальной больницы в Лондонскую клинику. Власти нашли в ее кошельке номер телефона и адрес Лондонского филиала нашего банка. Кажется, у нее нет здесь ни друзей, ни родственников и, видимо, не особенно много денег. Очевидно, высокие цены и многочисленные пошлины отразились на ее доходах, и последнее время она жила в ужасных условиях в южной части города. Я с трудом дышала.

— Извини, не смог бы ты повторить последнее предложение.

Он повторил сказанное и добавил: — Подожди, я свяжусь с телефонисткой. Это ужасная линия. Разговаривать просто невозможно.

— Нет, нет, я хорошо слышу тебя. Но я не понимаю, почему она не попросила денег у меня?

— Она сказала, что больше не хочет быть тебе обузой.

— О, но это мой моральный долг.

— Да, она сказала, что знает все, что ты думаешь по этому поводу. Но я думаю, тебе лучше приехать и решить этот вопрос. Как скоро ты сможешь это сделать?

— О да, но... Я не думаю, что могла бы... Я конечно пришлю деньги, но...

— Вики, нравится это тебе или нет, но она — твоя мать. Она воспитывала тебя первые десять лет твоей жизни, так что можно предположить, что ты ей кое-чем обязана, хотя нет сомнения в том, что позже она допустила ужасную ошибку. И уверена ли ты в том, что эта ошибка на самом деле непростительна? Мне кажется, ты становишься похожей на свою мать и повторяешь ее ошибки.

Я не могла говорить, но внутренний голос кричал: «Неужели это правда? Нет, этого не может быть, этого не было, он не делал, он не мог...» Я чувствовала себя очень скверно, вновь и вновь я пыталась говорить, но не произнесла ни звука.

— Сообщи мне время твоего прибытия, — сказал Скотт, — я пошлю за тобой машину в Хитроу и забронирую тебе номер. Нет необходимости встречать тебя, если тебе это неприятно.

— Неприятно?

Наступила продолжительная пауза. Скотт продолжал:

— Я не знаю, что происходит в Нью-Йорке, но могу сказать, что от многих слышал, что у тебя появилось новое увлечение в жизни. Поэтому я полностью понимаю твое нежелание вспоминать о прошлом.

— Ты имеешь в виду Джордана Саломона? Но...

— Это не важно. Сейчас важно только одно — ты должна сообщить мне, когда ты приезжаешь, чтобы я мог подготовиться к твоему приезду. Надеюсь, что вскоре тебя услышу. Пока.

— Скотт, — я задыхалась, но он уже повесил трубку. Я сидела на кровати, дрожа с головы до ног, продолжая шептать: «Скотт, Скотт...» — до тех пор, пока телефонистка не сказала мне, что разговор окончен.

Я повесила трубку, оставаясь на прежнем месте. Я решила не думать о своей матери. Во всем этом была доля правды, но я решила больше не думать о прошлом, так как давно уже научилась отгонять от себя эти мысли. Устранив ее без особых усилий из своих мыслей, я почувствовала, что могу целиком предаться размышлениям о Скотте.

Неожиданно я заметила, как свет ворвался в мою комнату, я подошла к окну и почувствовала некоторое волнение. Мне казалось, будто весь мир наслаждается солнечным светом. Я больше не чувствовала себя пожилой, отчаяние исчезло, а вместе с ним и чувство бесполезности и опустошения. Мне ведь было 36 лет, я была в самом расцвете сил, и единственный мужчина, которого я любила, по-видимому, принял решение о том, что мы снова должны встретиться.

Я решила ничего не рассказывать своему отцу, который думал, что я давно уже оправилась после любовной связи со Скоттом, я не имела намерения его разочаровать и, хотя он настаивал, чтобы я продолжала свой роман в 1963 году, когда он казался ему всего лишь временным наваждением с моей стороны, но я подозреваю, он совсем иначе посмотрит на ситуацию теперь, в 1967, если эта любовная связь восстанет из пепла через много лет после того, как она канула в вечность.

Оставалось несколько месяцев до возвращения Скотта в Нью-Йорк. Я хорошо могла представить, как отец начнет нервничать, завязываться в узел, устраивая свои хитроумные игры и приписывая всевозможные мрачные побуждения Скотту, если наш роман возобновится. Но теперь я ясно видела, что в том, что касалось их банка, ни от того, ни от другого нельзя было ожидать разумного поведения. Очевидно, мне придется взять на себя роль посредника. Они никогда не смогут доверять друг другу настолько, чтобы достичь примирения, пока я не предложу решения, которое раз и навсегда прекратит их нелепые игры с властью. Казалось невероятным, что они не понимали бессмысленности агрессии. Если бы не женщины, мужчины давно бы уже вымерли, истребленные собственной глупостью, но, конечно, женщины тоже глупы, потому что терпят их нигилистическое поведение, считая все эти грубости неизбежными.