Грешница и кающаяся. Часть I

— Вы возбудили мое любопытство. Откройте мне ваше новейшее наблюдение! — сказала она.

— Принц тоскует по прекрасной Маргарите. Он терзает себя упреками и сегодня любит ее несравненно больше, чем в то время, когда с моей помощью оставил ее ради вас.

— Я принимаю это за шутку, барон! Принц был бы…

— Его королевское высочество принадлежит к тем людям, которые любят и желают именно того, от чего прежде добровольно отрешились. Вы не доверяете моим словам, сударыня?

— Должна признаться — не доверяю!

— Я хотел бы это доказать! Вы желаете видеть девушку? Полагаю, по пути мы сможем подслушать, что думает он сам. Принц имеет обыкновение, прежде чем заснуть, разговаривать с самим собой. Похоже, угрызения совести не дают ему уснуть.

— Это достойно удивления!

Мы пройдем картинной галереей, она примыкает к любимой комнате принца. Вы сами все поймете. Потом через боковые ворота мы выйдем в парк.

— Мне нужно торопиться, завтра я должна быть в столице! — зло проговорила аббатиса. Она не верила Шлеве и была уверена, что мысли принца только о ней и она по-прежнему имеет власть над ним.

Леона запахнула плащ, накинула капюшон на свое разгоревшееся от волнения лицо и в сопровождении барона вышла в коридор.

Люстры и канделябры были потушены. Вокруг царила непроницаемая темнота. Но камергер, хорошо зная дворец, уверенно вел аббатису за руку.

Наконец они достигли покоев принца. Камердинеры разошлись, даже в комнате адъютанта было темно и тихо. В картинной галерее они остановились у одного из полотен. Шлеве сжал руку Леоны. Послышалась тихая речь. Леона узнала голос принца. Нельзя было разобрать каждое слово, но все-таки графиня Понинская могла понять смысл доходящих до нее восклицаний.

— Бедное прекрасное создание,— донеслось до нее.— Ты была забыта и теперь исчезла. Да простит мне Господь Бог мой поступок с тобою! Когда до меня донеслись сегодня ночью эти ужасные крики и эти болезненные стоны, которые я никак не могу себе объяснить, страх обуял меня. Мне представился твой образ. Ты предстала передо мной такой, какой описали тебя служанки на вилле: с распущенными волосами бегущей через поле. Ты одна любила меня, моя Маргарита! У всех остальных был только низкий расчет и притворная любовь. Ты одна, моя бедная, покинутая, любила меня со всей страстью твоей непорочной души.

Леона прислонилась ближе к картине. Шлеве был доволен: теперь она не станет пренебрегать его влиянием.

Леона схватила Шлеве за руку.

— Пойдемте! — почти не сдерживаясь, воскликнула Леона, в которой ревность заглушила все остальные чувства.— Пойдемте, барон, я должна видеть женщину, на которую молился принц.

Это не была ревность неразделенной любви. Нет, это была низкая, дикая ревность женщины, лишившейся орудия исполнения своих черных целей.

Барон увел Леону из картинной галереи. Через маленькие ворота, которыми никто никогда не пользовался, они прошли в парк, но не в ту его часть, где недавно проходил принц, а в более отдаленную.

Ледяной ветер обдавал Леону. Но она ничего не чувствовала. Она вся была поглощена одной мыслью — убедиться собственными глазами, что дочь Эбергарда надежно спрятана навсегда.

Это жалобные стоны Маргариты доносились из старой башни. Это ее крики слышали ночью у пруда. Уже два года жила она там в заточении.

Оставив своего ребенка в воспитательном доме, Маргарита возвратилась в хижину Вальтера. Хижина была пуста. Думая, что Вальтер отлучился и скоро возвратится, она прождала его до вечера, но он не приходил. Вальтеру утром приказали явиться в управление парка, где его обвинили в нерадении к службе и отказали от места лесничего. Поздно вечером молодой рабочий вернулся в хижину, чтобы забрать свое бедное имущество. Он надеялся встретиться там с Маргаритой, но Маргариту уже нельзя было найти. Шлеве насильно посадил ее в экипаж и отвез в парк. С помощью преданных слуг, которым он представил несчастную как сумасшедшую, барон Шлеве заточил ее в старую, всеми покинутую башню.

Никакие просьбы и жалобы не помогали молодой женщине. Никто не обращал внимания на ее призывы. Даже старый слуга, приносивший по вечерам скудную пищу, и тот не отзывался на ее просьбы, считая сумасшедшей. Да и действительно, не была ли Маргарита в таких условиях близка к сумасшествию? Неудивительно, если бы эта несчастная от отчаяния сошла с ума в заточении. Испытания, которым подвергалась Маргарита, превосходили человеческие силы!

Однако войдем в тюрьму и посмотрим, куда злоба и бесчеловечность забросили несчастную женщину.

Барон с аббатисой спешили к башне по скрытой разросшимся кустарником аллее. Пойди принц по более отдаленной дороге, и следы ног на снегу выдали бы жестокую тайну.

Дойдя до башни, Шлеве и Леона направились не в ту дверь, возле которой неожиданно потухла лампа принца, а к решетке, которая образовала узкий проход вдоль стены. По другую ее сторону был пруд. Ветви деревьев скрывали небольшие ворота. У барона был от них ключ, и он без труда открыл замок. Старая крутая лестница вела наверх, откуда снова послышались тихие жалобные стоны.

Шлеве оглянулся, прислушиваясь. Ему показалось, что возле пруда в кустах что-то шевелится, и хотя он был уверен, что в этот час никого не может быть, насторожился.

— Пойдемте скорей, ведь время не ждет! — торопила его аббатиса, и камергер пошел вперед по узеньким ступенькам.

На лестнице было темно, и как бы опасаясь за свою прелестную спутницу, камергер вдруг остановился и схватил ее за руку.

Темнота и уединение возбуждающе действовали на него — этот человек пользовался каждым случаем, чтобы удовлетворить свою жажду наслаждений.

— Не беспокойтесь, я иду за вами! — Леона резко высвободила руку.

Шлеве вошел первый в комнату, слабо освещенную лунным светом, струившимся через решетчатое окно. Посреди комнаты, воздев кверху окоченевшие руки, стояла Маргарита.

Комната, где несчастная находилась уже почти два года, была узкой и небольшой. Она была пуста, только у стены, по другую сторону которой что-то удерживало принца, стояла постель.

Почти два года Маргарита в отчаянии билась о стены этой тюрьмы. Руки ее были изранены. Порой силы покидали ее, и она часами лежала без сознания, но чаще рыдания и стоны исторгала ее измученная душа. Они-то и слышались в лесу.

Но никто не являлся на ее призывы. Ворота открывались только для сурового насупленного человека, который раз в день приносил ей еду.

Долгие часы простаивала она у оконной решетки в надежде увидеть живую душу! Но увы! Казалось, все избегали окрестностей пруда.

Так и на этот раз она стояла у окна, ломая в отчаянии руки, как вдруг заметила под деревьями какую-то тень. Она стала следить за ней и вскоре догадалась, что это человек. Только она решила подать ему знак, надеясь на помощь, как отворились ворота, и она узнала камергера, которого смертельно боялась, и монахиню.