Грешник

Это было чересчур даже для сверхмерия. Я повернулся к Магдалене. Она уже пила что-то из небольшого стаканчика.

Небольшое пояснение: вещи в небольших стаканчиках накрывают больше, чем те, что в огромных.

Она улыбнулась мне. Это была улыбка, которую видели десять тысяч камер. Две из них были как раз направлены на нее.

— Хочешь чего-нибудь? У меня наверняка есть кое-что, что будет тебе интересно.

— Я чист, — сказал я Магдалене.

— Твое право, — рассмеялась Магдалена, и смех ее был немного хрипловатым, как случалось со мной, когда я много гастролировал. — Миру нужно больше святош.

Я задумался: может, Бейби ожидала, что мы разругаемся? Я забил на эту мысль.

— Взгляни на все эти игрушки, что у тебя здесь есть.

Самым безумным было то, что это место — бетонное олицетворение ее воображения. Она была настолько на вершине топа — длиннющие волосы, огромные глаза, обтягивающий блестящий топ, замысловатый пирсинг в пупке, пояс, шире моей руки, штаны-клеш и тяжелые ботинки — что идеально соответствовала этому.

— Подождем, пока мальчики приедут, — сказала она. — Сыграй мне что-то, — она указала на рояль. Это был девятифутовый Стейнвей. Потому что семифутовый Стейнвей для позеров.

Есть только один вариант развития событий, когда вам предлагают девятифутовый концертный Стейнвей, особенно такой небесно-голубой, как этот.

Я сел за него.

Я не всегда был рок-звездой. У меня не было уроков игры на синтезаторе, о которых я просил своих родителей.

Я сыграл небольшой отрывок Баха. Намеренно медленно, высокопарно и мягко, как криповый клоун или шутка с участием Баха. Рояль был потрясающе настроен. Он практически играл сам по себе.

— Ну а теперь, Коул? — замурлыкала Магдалена, опираясь на рояль. Она закатила глаза в сторону камер. — Мы здесь одни. Конечно же тебе хочется.

Я улыбнулся ей — улыбкой Коула Сен-Клера — и сыграл еще один отрывок беспорядочного Баха: быстро, но профессионально — а затем ударил аккорды «Пробела».

Магдалена дико усмехнулась, сразу же узнав мелодию. Она убрала от губ стакан и запела, когда я дошел до нужного аккорда:

— Ударь это, ударь это, ударь это!

Каждый раз, повторяя «ударь это», она увеличивала мощность. Черт, у нее был ужасно громкий голос. И она совершенствовалась с тех пор, как мы впервые записали этот трек. Она выдохнула бит на грани фортепиано, когда я споткнулся и резко упал через припев «Пробела», пытаясь перевести аккорды синтезатора на фортепиано на ходу. Прошел миллион лет с тех пор, как я играл ее.

Но она все равно цепляла.

Кто бы не написал эту песню, он знал свое дело. Мое отражение хитро улыбнулось мне с блестящей открытой крышки рояля.

Магдалена продолжала петь.

И, ох. о, было прекрасно играть снова. Слышать, как кто-то подхватывает твой ритм, добавлять немного импровизации, снова и снова возвращаться к тем самым четырем впечатляющим аккордам, которые в течении двух славных недель Америка пела снова и снова, пока они не начинали им сниться.

Потом мы продали права на нее коммерческой организации и двинулись дальше.

Магдалена на пределе прокричала последний звук в то же время, как я обрушил на Стейнвей громкий басс, а когда последняя звонкая нота затихла, она сделала еще один глоток.

Я подумал, предполагалось ли, что она станет второстепенной катастрофой.

Я услышал медленные аплодисменты. Пришли Джереми с Лейлой, как и «мальчики» — звукотехники. Хлопал самый старший из техников. Ассистент снимал нас на свой телефон. Он спросил:

— Могу я выложить это в Интернет?

Магдален простодушно сказала:

— Почему нет. В любом случае, скоро он напишет что-то еще лучше, — а потом повернулась ко мне. Я все еще чувствовал себя слегка разбитым после того, как ударился в эту мелодию. Она положила свою маленькую руку мне на щеку. — Ах, Коул, я и забыла, как звучит талант.

Глава 28

 ИЗАБЕЛ •

Я могла бы сказать, что до этого никогда не пропускала уроки СПМ и сделала исключение для Коула, но это было бы ложью. Я всегда считала уроки оборотным процессом. Важна была лишь оценка. С тех пор, как я попала в среднюю школу, я постоянно находилась у той опасной черты между знанием всего материала и попаданием в неприятности из-за неучастия.

Пока единственный раз, когда я прогуляла СПМ, был на день рождения моего мертвого брата Джека, но, на самом деле, я не думала об этом, когда прогуливала. Я просто решила, что еще шесть часов в чьей-то средней школе сделают меня грубой и заставят плохо себя чувствовать физически.

В этот раз я прогуляла из-за другого дня рождения — Коула. Тем не менее, я не хотела делать ему сюрприз, пока он не закончит со своими делами, так что у меня образовался приличный отрезок времени, который было нечем заполнить. Обычно огромные промежутки времени наполнили бы меня тревогой и ненавистью к этой планете, но сегодня эти часы казались благоприятными. Я решила забрать Софию с урока эрху^[30] и заставить ее купить какие-то сексуальные ботинки прежде, чем поехать на Лонг-Бич к Коулу.

Я не могла сказать, что это со мной было. Хорошее настроение? Казалось, вполне возможно и такое.

Но когда я спустилась вниз по лестнице в Доме Разрушения, ключи от тюрьмы весело позвякивали мелодию побега, то увидела своего отца стоящим в фойе. Он выглядел опрятно и могущественно в сером костюме с иголочки.

Я заколебалась. В этом была моя ошибка. Мой отец был рожден и обучен, чтобы замечать слабость. В секунду он уже смотрел на меня.

отец: Изабел.

изабел: Отец.

отец: Не говори со мной в таком тоне.

изабел: Это мой голос.

отец: Ты прекрасно знаешь, о чем я.

Я размышляла, смогу ли вернуться в свою комнату и спуститься вниз через окно. Физически я справилась бы. Практически я бы испачкала юбку. Нужно было выглядеть идеальной для Коула позже. Я понадеялась, что это не затянется надолго.

Внизу отец сверлил меня взглядом. Его взгляд был беспокойным, как бывало, когда он работал над крупными делами.

отец: Нам нужно с тобой поговорить.

изабел: Я ухожу.

отец: Это не предложение.

изабел: Можешь поискать определение слова «предложение», когда я уйду.

отец: Изабел, пожалуйста, просто… пожалуйста, спустись вниз. Это важно.

У него был странный голос. Я спустилась.

Меня охватила неприятная дрожь, как тогда, когда я узнала о Джеке.

Я проследовала за ним на кухню. За окном был день, так что все лампы были выключены, но солнце было достаточно высоко над головой, чтобы светить в окно. От этого комната казалась холодной и враждебной. Моя мать уже расположилась внутри, опираясь скрещенными руками на столешницу. Она надела на себя презрение. Не самый хороший ее наряд, но лучше, чем слезы.