Грешник

Мы разошлись с ней на тротуаре. Он был отвратительно белым и бетонным после тусклого торгового центра, в котором время остановилось. Мы не разговаривали, пока не вернулись к внедорожнику.

— Что это было? — выплюнула я. — Что ты сделал этим людям?

Коул покачал своей головой на пассажирском сидении.

— Я не знаю.

— Как ты можешь не знать? Я видела твое лицо. Ты знаешь.

— Изабел, я не помню.

— Не лги мне! — отрезала я. — Я видела. Что ты сделал?

— Виктор и я… — сбоку от меня Коул сжал пальцами переносицу и, спустя секунду, отбросил их, как если бы выбрасывал идею из головы. До этого он был обеспокоен. Теперь он метался внутри собственного тела.

Я вела внедорожник мимо светофора, миновав жилой дом с линией крыши пагоды.

— Я надеюсь, это значит, что ты пытаешься придумать, как сказать мне, почему я больше никогда не смогу вернуться в свой любимый ресторан.

Коул сказал:

— Изабел, Господи, дай мне секунду.

— А еще, — зарычала я. Теперь гнев развивался должным образом. — Девушка?

— Что? Ты и за это хочешь извинений? Есть, вероятно, документ, который я должен заполнить, прежде чем сказать это, верно? Господи. Из всех событий…

Из всех событий. Возможно, у него были девушки прежде, но я длительное время намеренно ни с кем не встречалась. И теперь я даже не знала, говорил ли он это, только чтобы успокоить подозрительную официантку, или потому что он думал, что я действительно была его девушкой. И я даже не знала, хочу ли я ею быть после этого. Я не знала, имело ли значение, что твой парень не был неприятностью, когда весь остальной мир считал, что это так.

Коул уперся виском в окно, бросив взгляд на безоблачное небо.

— Я пытаюсь, — наконец сказал он. — Я пытаюсь, и всем на это наплевать. Я всегда буду ним.

— Кем?

— Коулом Сен-Клером.

Факт настолько очевидный, что глупо было его произносить, но я точно знала, что он имеет в виду. Я просто знала, какого это, когда твой худший страх — быть собой.

Глава 25

 КОУЛ •

Вот, что я знал: если бы я сейчас вернулся в квартиру один, то вошел бы в ванную и воткнул иглу себе под кожу, и даже если это не были бы наркотики, даже если это было намного безобиднее, чем наркотики, это напомнило бы мне о том человеке, которым я был не так давно. Человеке, который пошел в Корейский Квартал за зарубкой и разгромил суши-ресторан, когда все пошло наперекосяк. Я не мог принять ту ненависть к себе, которая была у меня тогда.

Так что я умолял Изабел взять меня с собой обратно хотя бы ненадолго.

И она, должно быть, знала меня, потому что сделала это даже при том, что была зла.

Мать Изабел жила в одном из тех домов, которые могли быть куда более милыми, если бы соседние не были точно такими же милыми. Для меня это не было похоже на Калифорнию — это выглядело как Высший Средний Класс, США. Изабел припарковала свой огромный внедорожник на подъездной дорожке; она сделала это так аккуратно и умело, что я был уверен, что она намеревалась сбить цветочный горшок справа. Когда она вышла в вечерний двор, пренебрежительно приоткрыв рот, я понял, что был прав. Это была партизанская война: Изабел против пригорода. Она еще не поняла, но единственным способом добиться успеха было отступить. Или, может быть, она и поняла, но все пути к отступлению были перекрыты. Поэтому она решила вступить в бой.

Один только вид этой улички навлек на меня усталость. Это напомнило мне о моих родителях и Фениксе в Нью-Йорке.

Мы прошли в центр прихожей, где пахло освежителем воздуха. Обстановка была бесконечно милой, и я забыл, как это выглядит, едва отвел глаза. Изабел была здесь не к месту — диковинка. Она поджала свои конфетные райские губы, а потом мы услышали, как ее мать позвала:

— Изабел?

Изабел предупредила меня, что ее мать будет дома и что она позаботиться об этом.

Потом послышался тихий грохот: мужской голос.

Изабел сузила глаза в тот же момент, когда София появилась на ковре перед нами, выглядя такой же неуместной здесь: с сонными глазами, перенесенная из немого черно-белого кино, в сочетании с одной из этих причесок, где кудри улаживают набок, и текстом, напечатанным причудливым шрифтом внизу экрана. Своей белой рукой она ухватилась за перила. Она пробормотала слова. Напечатанными внизу экрана они выглядели бы так: «Твой отец!»

Том Калпепер.

В последний раз я видел его над телом Виктора, за две тысячи миль отсюда, миллион лет назад. Хотя, Калпепер не знал, что это был парень в волчьей шкуре. Он просто пытался убить что-то с острыми зубами. Так что, смерть Виктора на самом деле не была его виной. Она была моей. Всегда моей.

Мне следовало вернуться в квартиру.

— Изабел? Это ты, да? София, это Изабел?

Обе девушки посмотрели на меня. София молча спустилась с последней ступеньки и начала дергать меня за руку. Потом она подумала лучше и сделала небольшой жест рукой. Текст на экране: «Иди за мной!». Изабел приложила палец к губам:

— Шшш (воздушные поцелуи/детка/воздушные поцелуи/дыши со мной), — и прошла в другую комнату.

Когда София потащила меня по коридору, а потом прямо через милую, красивую, незапоминающуюся кухню в направлении открытой дверь открытой двери к патио, я услышал как Изабел холодно произнесла:

— Ох, как чудесно. Все составляющие моей ДНК снова вместе.

София не останавливалась, пока вела меня через небольшой дворик прямо к небольшой игровой площадке с домиком напротив него. Это была одна из тех площадок с зеленой пластиковой горкой, стеной для скалолазания и обычно осиным гнездом внутри. Домик был размером с четыре фута и тускло освещался светом с крыльца. София заползла в дальний угол, обняв колени руками, а я сел в другом углу. Я осознал, что нам все еще было слышно Калпеперов, особенно когда мгновение спустя они зашли в кухню с открытым окном. Небольшое окно с зелеными ставнями даже предоставило нам возможность наблюдать все веселье: мы с Софией оставались для них незаметными, но они светились, как экран телевизора.

— Я смотрю, ты заезжала в химчистку, — сказала Изабел тем же холодными голосом. Она налила себе стакан воды. Она ничего не сказала своему отцу.

Мать Изабел провела рукой по своим бедрам. На ней были идеально белые брюки и черная блузка с вырезом. Она была одной из тех славных женщин, которые были собраны в кучу, а не созданы такими. Обычно матери с дочерьми выглядели как снимки до/после, но в этом случае они двое просто покидали помещение, оставляя всех в благоговении перед генетикой.

— Твой отец хочет узнать, не хотим ли мы провести с ним выходные, — сказала мать Изабел.

София рядом со мной скрутилась клубочком. Все, что мне было видно через ее колени, это огромные глаза, которыми она смотрела на кухню. Они блестели, как будто от слез, но она не плакала. Я задумался, сколько ей лет. Пятнадцать? Шестнадцать? Она казалась младше. У нее все еще была та таинственная черта, как у всех юных детей, которая пробуждала у людей желание заботиться о ей, а не встречаться.