Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

Великая Бухара, насчитывающая двадцать веков существования, превратилась в заурядный провинциальный город империи, хотя история ее по-прежнему сверкала созвездием славы.

Жители Туркестана гордились историей города. «Если ты имеешь два мешка золота, отдай их, чтобы только взглянуть на Бухару» — эти слова были крылатой поговоркой в народе.

В Бухаре создавали бессмертные произведения Фирдоуси и Рудаки, из Бухары по всему миру разлетелась слава о великом ученом-энциклопедисте Абу Али ибн Сине (европейцы звали его Авиценной).

Бухарские мечети, медресе, мавзолеи восхищали всех совершенством своих архитектурных форм. Особое место среди исторических памятников занимал минарет Калян, или Великий минарет, он же минарет Смерти. С его сорокашестиметровой высоты муэдзины призывали правоверных к молитве, дозорные наблюдали за появлением вражеских полчищ, феодальные властители сбрасывали приговоренных к смерти. Минарет служил одновременно и аллаху, и дьяволу, и мстительным страстям тиранов.

В центре города, на площади Регистана, возвышалась древняя крепость Акра, служившая резиденцией для бухарских эмиров. Дворцы, гаремы, сады, мрачные казематы вмещала эта крепость, ее мощные стены служили надежной защитой эмира не только от завоевателей, но и от гнева народного.

И все же поразительные архитектурные творения Бухары не могли скрыть гнойные язвы разлагающегося эмирата. Рабство, религиозное ханжество, политический обман, ненаказуемые преступления перед собственным народом уже давно стали нормой жизни эмиров.

После падения русского императора Сеид-Алим спешно создал свою армию. Пятьдесят тысяч сибаев [8] обучались военному искусству у английских офицеров. Англия же оснащала их самым современным оружием. Раскаты октябрьской грозы напугали Сеид-Алима, он почувствовал ее дыхание за четыре тысячи верст от своего дворца. А когда рядом, в Ташкенте, возникла Туркестанская Советская республика, эмир стал готовиться к смертельной схватке с большевиками. Он принимал в свою армию и царских офицеров, и колчаковцев, и басмачей.

8

Солдат (тадж.).

И все же он боялся открыто напасть на Туркестанскую республику. Как ни бесправны были его подданные, ветер русской революции уже бушевал над ними. Рабы поднимали голову, тайное недовольство перерастало в открытое неповиновение.

В одной из схваток попал в плен Мадамин-бек; басмачи сперва уговаривали его перейти на службу к эмиру.

— Дни Сеид-Алима, как и ваши, сочтены...

— Ты изменник, Мадамин-бек!

— Спасти свой народ от тирана — доблесть, а не измена, — гордо ответил тот.

— Мы прирежем тебя как барана! — Главарь басмачей вытащил свой ятаган. — Вместе с тобой погибнет и красный гарнизон в кишлаке Вуадиль.

Поблескивая ятаганом, он подошел к Мадамин-беку, но, подумав, приказал одному из басмачей:

— Застрели его, тело брось шакалам, голову отвези в Бухару...

Ночью басмачи напали на маленький гарнизон в кишлаке Вуадиль. Красноармейцы, захваченные врасплох, защищались геройски, но слишком неравны были силы. Только один из них прорвался сквозь кольцо басмачей и принес Фрунзе горькую весть о гибели Мадамин-бека и гарнизона.

Фрунзе с отрядом конников направился в Вуадиль. Чем ближе подъезжал он к кишлаку, тем нестерпимее становилась боль за погибших товарищей.

Запутанными стёжками, обходными тропами мчались в Вуадиль лазутчики, чтобы сообщить: сам красный генерал выступил в поход на басмачей.

Неподалеку от Вуадиля Фрунзе встретил всадника. Тот передал ему письмо от басмачей. «Его превосходительству кзыл генералу Фрунзе» — крупными красивыми буквами было выведено на конверте. Басмачи предлагали вступить в мирные переговоры. Фрунзе, не дочитав письмо, вернул его посланцу.

— Я не разговариваю с бандитами, — сказал он ледяным тоном.

Сеид-Алим наконец решился поднять зеленое знамя газавата — священной войны против Советского Туркестана.

Есть какая-то странная, почти необъяснимая уверенность у многих властителей, что если они обладают силой, многократно превосходящей силу противника, то победа будет за ними. Невозможно избавиться от сумеречной мысли, что пятеро обязательно одолеют одного. Сеид-Алим был в плену миражей своего воображаемого превосходства, но существовали и более глубокие причины для опрометчивого его решения.

Советский Туркестан ярким светочем горел перед народами эмирата. Широко открытыми глазами смотрели они на этот свет свободы, равноправия и справедливости, и все сильнее воздействовала на них пропаганда большевиков. Революционные события нарастали подобно снежным лавинам в горах Алая.

В душную августовскую ночь восстали Чарджоу, Карши, Катта-Курган, Базар-Сакар и Керки.

Фрунзе, переехавший со своим штабом в Самарканд, зорко следил за революционными событиями в эмирате. Опасаясь, что красные придут на помощь восставшим, Сеид-Алим двинул свои отряды к Самарканду.

Восставшие обратились за помощью к Фрунзе.

«Настал час решительной схватки подавленных и порабощенных трудящихся масс Бухары с кровожадным правительством эмира и беков. Полки нарождающейся Бухарской Красной армии двинулись на помощь родному народу. Красные полки рабоче-крестьянской России обязаны стать подле них. Приказываю всей нашей вооруженной мощью прийти на помощь бухарскому народу в этот час решения».

Отдав такой приказ по фронту, Фрунзе двинул десять тысяч своих бойцов против пятидесятитысячного войска Сеид-Алима.

От железнодорожной станции Новый Каган до Бухары двадцать верст. Исходной позицией красных стала эта бесприютная степная станция. От нее августовским рассветом двинулись русские, татары, узбеки, туркмены, таджики, и, не выдержав революционного порыва разноплеменных бойцов, войско эмира начало отступать к бухарским стенам. Напрасно глашатаи эмира убеждали войска, что европейцы пришли поработить мусульман, напрасно беки поднимали в атаку своих сибаев, напрасно расстреливали их как трусов на площади Регистана, — красные неуклонно приближались к древнему городу.

Нещадно палило солнце, и, усиливая жару, горели фруктовые сады, виноградники, пожухлые тугаи, жалкие лачуги дехкан, каменные дома богачей. Даже мечети огненными смерчами вставали на пути атакующих. Сибаи отводили воду из арыков или отравляли ее, использовали для сопротивления каждое укрытие.

Но их сопротивление было уже бессильным, как бессильна была ярость самого эмира. Когда атакующие приблизились к Бухаре на расстояние орудийного выстрела, Сеид-Алим самолично скомандовал открыть огонь из крепостных батарей. Он метался на наблюдательной башне Акры в роскошном своем халате, подпоясанном жемчужным поясом, словно пестрая птица, косясь на военного министра. Тупча-баши, вздрагивая от неприличных ругательств своего повелителя, время от времени произносил робко и тягостно: