Гудериан

«Я ехал с капитаном Гудерианом, – писал Бишофф, – …все еще надеясь, что поступит приказ, отменяющий действие предыдущего. Когда я встал перед строем солдат, увидел в их глазах и опасение, что дело зашло слишком далеко, и надежду, что случится чудо и все изменится в противоположную сторону, все мои сомнения отпали. Я был убежден, меня поддержит вся дивизия».

Бишофф отказался начать погрузку войск и призвал их остаться. Солдаты с воодушевлением отреагировали на его обращение, даже отпраздновали это событие факельным шествием – кульминационный момент в переживаниях Гудериана, встряска для всей его нервной системы. 26 июля он ответил на письмо, в котором Гретель упрекнула его в равнодушии к ней и детям. «Чтобы успокоиться и избавиться от этих эмоциональных потрясений, мне нужен мир и покой где-нибудь в глухом лесу, подальше от работы. Эмоции будоражат нервы до такой степени, что начинаешь сходить с ума. Ты должна в очередной раз излечить меня. Я знаю, через несколько дней так и будет». Но в том же письме он спрашивал: «Найдется ли человек, который осмелится совершить хотя бы один поступок, достойный мужчины?» Из его меморандума и других обращений те, кто находился в Бартенштейне, поняли, что Гудериан поддерживал Секта не до конца, хотя Сект в тот момент оправлялся от последнего инфаркта, на время выведшего его из строя. 27 августа он написал Гретель о том, что он пережил 23 августа: «Моя самая дорогая женщина…» – и рассказал о тех муках, которые испытывал: «Мне пришлось принять самое трудное в моей жизни решение и сделать шаг, чреватый последствиями. Пусть господь дарует нам успех. Мы действовали из лучших побуждений, исходя из интересов нашей страны и нашего народа». Письмо завершалось так: «Все висит на волоске, я нахожусь на грани нервного срыва. Положение отчаянное, однако настроение в войсках превосходное, почти как в 1914 году». Гудериан сделал выбор в пользу организации, не имевшей приоритетного права на его лояльность, и тем самым поставил на карту всю свою карьеру. Это решение могло иметь самые печальные последствия, если бы начальство Гудериана в Бартенштейне не размышляло над теми же проблемами. Всемогущий германский генеральный штаб продемонстрировал свое сострадание к молодому штабному офицеру, чьи способности получили высокую оценку 3 . Гудериан был срочно отозван в Бартенштейн и в дальнейшем его и близко не подпускали к Железной дивизии. Очевидно, кто-то на достаточно высоком уровне – скорее всего, этим «кто-то» был полковник Гейе, через несколько лет ставший главнокомандующим, – здраво рассудил: Гудериану нужно дать время, чтобы улеглись страсти, бушевавшие в его душе, и импульсивная сторона его характера, восставшая против несправедливости и ущемления интересов военнослужащих, вошла в рамки дисциплины, органично присущей офицеру генерального штаба. Однако увлечение Гудериана политикой и податливость к соблазнам экстремизма ознаменовали важную фазу в развитии его личности. Если исходить из правил прусского дисциплинарного кодекса, то налицо имелось его нарушение: Гудериан оспаривал уже принятое решение, ослушался приказа, его карьера чуть было не потерпела крах, которого все же удалось избежать. Болезненный опыт, который, однако, показал – при наличии оснований, которые кажутся вескими, правила могут быть нарушены.

3

Герман Балк, который в то время был близок к Гудериану, говорит, что Гудериана просто обязаны были зачислить в стотысячную армию, поскольку тот обладал сильным характером: «Он был как сжатая пружина».

Пути армии, возглавляемой Сектом и существующей в рамках, разрешенных Версальским договором, и рыцарей удачи из Добровольческого корпуса, продолжавших сопротивление и вскоре трансформировавшихся в силы, ставшие авангардом нацизма, разошлись. В Бартенштейне Гудериан упорно продолжал подвергать себя риску, отстаивая интересы Железной дивизии. Однако это формирование, лишенное всякой поддержки извне, как и утверждала с самого начала Гретель, было обречено. 27 августа Гудериан пессимистически писал, что не питает никаких надежд остаться в генеральном штабе, численность которого сократили до 120 офицеров, или получить должность в пограничных силах, но уже 31 августа оптимизм возродился, о чем свидетельствуют следующие строки письма: «Вплоть до настоящего времени события в Курляндии развивались в направлении, благоприятном для дислоцированных там войск, которые вполне могут добиться желаемых результатов – т. е. разрешения обосноваться там на жительство, продолжения борьбы с большевизмом и существования национальных сил, способных к самоусовершенствованию. Было бы очень неплохо, если бы во главе войск остался граф Гольц, превосходный военачальник, обладающей незаурядными качествами дипломата и широтой взгляда».

Это письмо – еще одна иллюстрация политической близорукости Гудериана, неспособности правильно оценивать политические факторы и предвидеть развитие политической обстановки – недостаток, который время так и не излечит. 15 сентября он еще мог ободрять Бишоффа: «…Правительство, министерства обороны и иностранных дел не бросят Железную дивизию и другие войска в Балтийских государствах на произвол судьбы». Однако вскоре это убеждение, не соответствующее реальности, развеялось, а собственные позиции Гудериана пошатнулись. Он верил в то, что ему говорили, и не смог проанализировать расстановку политических сил. Численность Добровольческого корпуса стала резко падать, так как все больше солдат, разочаровавшись в деле, которому служили, уезжали на родину, а силы противников, наоборот, возросли, поражение стало неизбежным. В октябре германские войска были разбиты, и дальнейшая поддержка Добровольческого корпуса со стороны немецкого посольства, оказываемая как по официальным, так и по неофициальным каналам, стала бессмысленной.

В конце сентября Гудериана сняли с его должности. Он написал Гретель: «…Пожалуйста, помни, что теперь я погрузился в одиночество». Его направили в место, которое можно было назвать политическим захолустьем, в 10-ю бригаду рейхсвера, расквартированную в Ганновере. Затем, в январе 1920 года, ему предоставили возможность сменить род деятельности, переведя со штабной должности на строевую. Он был назначен командиром роты 10-го егерского батальона, того самого, где начиналась его служба. Будущее представлялось ему в мрачном свете. В «Воспоминаниях солдата» говорится, что он оставил генеральный штаб «…при не самых лучших обстоятельствах». И действительно, над ним явно сгущались тучи! Гудериан отведал хмельного вина идеологического национализма, нашел его соблазнительным, но теперь бокал с этим вином отняли от его губ. Трезвый и респектабельный офицерский корпус, задачей которого было возрождение стабильности и традиционного порядка в Германии, удержал его в своих рядах и, таким образом, заставил сойти с пути к самоуничтожению, по которому двигался Добровольческий корпус. Это устранение от горячих политических контактов оказалось эффективным, если не абсолютным. Почти не приходится сомневаться, что удаление с должности в генеральном штабе явилось для него жестоким и надолго запомнившимся ударом. В будущем всякий раз, когда Гудериан подвергался даже умеренному политическому давлению, он реагировал подобно собаке с рефлексом Павлова и сопротивлялся любым попыткам навязать ему какие бы то ни было политические обязательства, становясь в позу профессионального солдата, интересующегося только военными делами. И все же ему было свойственно хотя бы косвенно вмешиваться в вопросы, с его точки зрения имеющие первостепенное значение. Эту склонность Гудериан оправдывал высшей интерпретацией внутреннего смысла прусской дисциплины, и именно этой его склонности в будущем все более остерегались недружелюбно- настроенные коллеги. Он так и не смог до конца простить Секту роль, которую тот сыграл в санкционировании вывода войск из Прибалтики, несмотря на то, что на словах поддерживал фундаментальные принципы политического поведения Секта. Вскоре после Второй мировой войны в беседе с американцами Гудериан дал краткую характеристику Секта, которая в определенном отношении скорее открывала черты его собственного характера. Сект, сказал он, «…был осторожной, склонной к размышлению, хладнокровной и почти робкой личностью». Это место я выделил курсивом, поскольку с моей точки зрения утверждение уникально, так как отличается от последующей оценки Секта Гудерианом как «бесстрастно расчетливого». Оно расходится с мнением, которого единодушно придерживались германские генералы. Манштейн, старый товарищ Гудериана по Военной академии, служивший под командованием Секта как в военное, так и в мирное время, писал о «…внутреннем огне, который воодушевлял Секта, и о железной воле, сделавшей его вождем солдат».

Сект был новым главнокомандующим и столкнулся со сложнейшей задачей перестройки армии, глубоко завязшей в политике в то время, когда слабому правительству угрожали серьезные внутренние беспорядки. Едва он оправился от последствий инфаркта, как пришлось иметь дело с первым серьезным вызовом – намерением изолировать армию от политики, вызовом, который исходил вовсе не от остатков Добровольческого корпуса, вернувшихся из Прибалтики, обозленных и готовых в каждом встречном видеть виновника своих неудач. И конечно же, в их гуще находился честолюбивый фон дер Гольц. Официально корпус распустили, хотя многие его солдаты все еще находились в Прибалтике и в течение нескольких последующих лет возвращались в Германию более или менее организованными группами, создавая свои объединения. Таких людей, как фон дер Гольц, не так-то просто было вытеснить из политики. В марте 1920 года произошел переворот, которого так долго ждали и боялись. Подразделения Добровольческого корпуса с различных сторон повели наступление на Берлин и выступили в некоторых других городах в поддержку путча, организованного Вольфгангом Каппом, гражданским служащим, в политике оказавшимся дилетантом. При поддержке Людендорфа Добровольческий корпус и те, кто по-прежнему видел в нем силу, способную спасти Германию, оказали сильное давление на правительство и создали в Берлине свой собственный марионеточный режим. Сект отказался выполнить просьбу правительства использовать рейхсвер против Добровольческого корпуса, сказав: «Неужели вы стали бы устраивать у Брандербургских ворот сражение между войсками, еще полтора года назад плечом к плечу сражавшимися против общего врага?» Он взял продолжительный отпуск и тем самым недвусмысленно подтвердил свое намерение сделать армию аполитичной структурой. На его место Капп назначил фон дер Гольца, однако все это оказалось бесполезным. Всеобщая забастовка, объявленная по призыву законного правительства, быстро привела хилый режим Каппа к краху, и Сект смог вернуться к работе по реорганизации армии, которую теперь повел еще более решительно.

Несмотря на поход Добровольческого корпуса на Берлин и его ощутимое присутствие в других частях Германии, крови во время путча Каппа было пролито немного. 10-й егерский батальон, и вместе с ним Гудериан, находился в состоянии боевой готовности. Почти все ротные командиры были захвачены мятежниками в Гильдесгейме, однако им удалось отнять у мятежников оружие. Через пять дней все было кончено. Здравый смысл помог Гудериану преодолеть соблазн присоединиться к Каппу и фон дер Гольцу в их попытке установить военную диктатуру. Год спустя, во время беспорядков Макса Хельца, и в 1923 году, во время гитлеровского путча в Мюнхене, Гудериан продолжал быть лояльным к Секту и новому рейхсверу, который превращался в отдельный инструмент государства, контролируемый Главнокомандующим армией и действующий в интересах республики, а не против нее, тем более что рейхсвер принял присягу на верность новому строю.

Тем не менее, 8 апреля 1920 года Гудериан резко осудил «не слишком энергичные действия» после путча Каппа и «…трусость, глупость и слабость этого жалкого правительства… когда же, в конце концов, явится спаситель?.. Я все более проникаюсь пессимизмом относительно надежды на мир. Мы посредине тридцатилетней войны. Печально, но факт. Наши дети будут знать слово «мир» только по учебникам». Вскоре он получил ответ в виде безжалостной расправы с коммунистами в Руре, которую учинили армейские части и отряды Добровольческого корпуса под командованием Риттера фон Эппа.

Реорганизуя рейхсвер, Сект ставил перед собой двоякую цель – не только стремился к политической изоляции вооруженных сил, но и хотел создать силы обороны, принципами своего построения способные заложить основу для возрождения германской армии, когда для этого придет время. Численность рейхсвера не должна превышать 100000 человек. В основном это офицеры и унтерофицеры, составлявшие костяк командных кадров армии, которую предстояло развернуть в будущем. Хотя генеральный штаб был запрещен, его функции перешли к Truppenamt – военному министерству, занимавшемуся вопросами обороны, организации, разведки и боевой подготовки. Помимо этого гражданский департамент, руководимый бывшими офицерами генерального штаба, занимался исследованиями в области боевой науки, обобщал опыт прошлого и прогнозировал характер боевых действий в будущей войне. В тени поражения новая организация анализировала ошибки, допущенные немецким командованием всех уровней, и разрабатывала всевозможные планы модернизации, какие только возможно было реализовать в рамках Версальского договора или даже преступив их. Офицеры германской армии выполняли свои задачи в атмосфере, совершенно не похожей на ту, в которой трудились их предшественники. Гудериан констатировал, что ради того, чтобы спасти их родину от угрожавшего затопить ее потока азиатского большевизма, им пришлось отказываться от многих привилегий и бережно лелеемых традиций. Веймарской республике не удалось превратить этот брак по расчету в брак по любви 4 . Отношения между офицерским корпусом и новым государством были сдержанными, если не прохладными.

4

Странная ирония, если вспомнить, что в 1921 году немцы собирались заключить еще один брак по расчету – Рапалльский договор, предусматривавший сотрудничество с красной Россией.

До конца 1921 года Гудериан занимался одним-единственным делом – несложным, но фундаментальным – боевой подготовкой пехотной роты. Он давно уже, с 1914 года, не командовал солдатами (за исключением месячного пребывания в должности командира батальоном в сентябре 1917 года) и соскучился по этой работе, окунулся в нее с головой и заставлял своих солдат выкладываться до изнеможения. Для него это было первой возможностью вплотную заняться учениями на самом низком уровне с учетом уроков 1918 года. В 1921 году в Гарце близ Гослара проводились экспериментальные маневры с привлечением механизированных войск. Задача была дорога его сердцу, потому что позволяла установить более тесные отношения с солдатами, что соответствовало политике Секта, стремившегося ликвидировать или хотя бы сделать менее заметной пропасть между солдатами и офицерами. Подчас Гудериан бывал резок с нижними чинами, еще более резок с офицерами, и его едкий язык мог ранить очень больно. И все же он был справедлив, последователен, тщателен до мелочей и стремился внедрять в систему боевой подготовки все новое и прогрессивное. Его требования всегда были обоснованы. Солдат знал, зачем он выполняет ту или иную учебную задачу. Результат такой неустанной, самоотверженной, творческой деятельности мог быть только один – блестящая боевая выучка, спаянность, безупречная дисциплина и высокое моральное состояние подразделения, которым командовал офицер, придававший одинаковое значение как принуждению, так и убеждению. Бывшие подчиненные Гудериана никогда не забывали о нем и всегда радушно принимали его.

Когда Гудериану пришло время уезжать на новое место службы, они выразили свои чувства в стихотворении, как бы подытожившем его труды:

Именно вы, гауптман [капитан] Гудериан, Видели в солдате не только инструмент, Но и научили нас всем «почему» Такого тяжкого труда. И если подчас приходилось туго, Так ведь солдатская служба не сахар! Ничто не устрашит бойца! И рота благодарна вам.

Глава 4 ПОИСКИ СПАСИТЕЛЯ

С 1921 года красной нитью через всю деятельность Ганса фон Секта в области строительства германских вооруженных сил проходило восстановление старинных, традиционных кодексов чести и поведения и их соединение с современными передовыми взглядами на вопросы стратегии и тактики, обусловленные развитием техники. Сект, как и многие его предшественники и современники, был человеком раз и навсегда установленных правил и принципов. Относительно чести солдата, понятия, требовавшего от офицера, например, чтобы тот при всех обстоятельствах защищал не только свое доброе имя, но и достоинство своей жены, Сект был непреклонен: «В этом заключается новая и серьезная обязанность командира, обязанность быть суровым ради чести», – писал он. Отнюдь не новое требование, но Сект считал, что его следует повторять снова и снова. Не блещет оригинальностью и его следующее утверждение: