Гуль

— Причем здесь вообще Марк?! — я плеснул себе в рот кипятка и едва ли не впервые в жизни обрадовался, что являюсь зародышем гуля, по тому как в противном случае я бы взревел от боли и расплескал капли кофе по всему столу. — Я думал, мы пришли попить кофе, поболтать. Помнишь, я несколько раз звал тебя погулять, но у тебя всегда находились дела?

— Марк приглашает меня на фестиваль, — тихо сказала Маша и опустила голову.

— Опять Марк, — прошептал я.

— Он звонит мне каждый день, пишет поэмы, доставляет цветы и подарки. Я всё еще обижена на него, но мы разговариваем, и я думаю… Ведь я видела его таким всего один раз. Тем более тогда был действительно веский повод. Он радовался и просто малость перепил. А?

— Если ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ручаюсь за Марка, и что он ничего подобного больше не выкинет, то я этого не скажу. Не стану врать: я тоже видел его таким говнюком один единственный раз. Но и гарантировать, что больше этого не повторится — не могу!

— Ты злишься?

— Нет! Это всё, о чем ты хотела поговорить?

— Нет, — Маша снова опустила голову, а потом набралась смелости и посмотрела мне в глаза. — Он приглашает меня на фестиваль.

— Поздравляю, — я криво улыбнулся. — Тебе нужно моё благословление?

— Поехали с нами, Тим?

— Чего?!

— Сердце подсказывает, что я должна дать ему ещё один шанс, — она закрыла лицо ладонями. — Ведь тем вечером ничего страшного не случилось. Настя говорит, что я зря распереживалась. Марк старше меня. И у него были другие девушки. Если бы он считал меня очередной дурочкой, стал бы названивать, просить прощение и оказывать столько внимания? Может, он испытывает ко мне настоящие чувства? Я договорилась с родителями, и они отпустят меня на оупен-эйр на всю ночь. Я хочу поехать, но для себя решила, что поеду только, если ты поедешь с нами.

— При чем здесь вообще я?!

— Пожалуйста, Тимоша! — она перегнулась через стол и коснулась моей руки. — Так мне будет спокойнее. Да и Марк… Он хочет помириться с тобой, он чувствует вину. Неужели ты и сам не хочешь помириться с братом?

Зазвонил звоночек входной двери. В кафешку вошла Вишневская. Она была в черных обтягивающих джинсах и белой майке. Порыскав глазами, она увидела нас и подошла:

— Привет.

— Привет, — ответил я.

После короткого «привет» интерес Вишневской ко мне полностью пропал. Она склонилась над столом, став в завлекающую позу, и я в очередной раз заметил, как же просто она это делает. Вишневской не нужно было носить платья с глубокими вырезами, короткие юбки, каблуки, чулки. Она почти не пользовалась макияжем. Но природное естество и знание — как себя подать — делали её сексуальной двадцать четыре часа семь дней в неделю. Поэтому о ней и распускали слухи девчонки в школе. Им приходилось из кожи вон лезть, исхитряться и пользоваться уловками, чтобы источать то, что для Вишневской ничего не стоило. Она просто появлялась, и там становилось чуточку жарче. Я вдруг опечалился, осознав, что смог отнять всего несколько секунд её времени. Что происходит?!

— Вера ждет, — сказала Вишневская Маше. — Ты скоро?

— Да…, — Демидова снова чуть покраснела. — Тимофей, так что ты?..

— Он согласился? — спросила Вишневская у Маши, а потом повернулась ко мне. — Ты поедешь?

— Куда?

Вишневская приподняла бровь и снова посмотрела на Демидову.

— А?! — опомнился я. — На фестиваль?

— Вставай, Маша! — Вишневская подхватила подругу под руку.

— Ладно, — пробормотал я, глядя как Настя помогает Маше надеть куртку.

— Спасибо, — прошептала Маша, которую Вишневская уже тащила к выходу.

… … …

Жизнь шла своим чередом. У меня собрался приличный запас желез: если не перерасходовать и в тоже время не сильно голодать, то их спокойно хватит на три месяца. Три месяца — это уже срок. Три месяца можно назвать даже долгосрочным планированием, а значит у меня появилось время, чтобы заняться фундаментальными вопросами.

Наша первая встреча с Мохнатым прошла удачнее, чем могла бы пройти любая другая встреча зародыша с альгулем. Позднее я много раз вспоминал об этой встрече и понимал, что мне сильно повезло. Даже старый альгуль имел предостаточно сил, чтобы порвать меня на куски. К тому же он имел полное моральное право так поступить. В мире, где иерархия определяется генетическими изменениями и напрямую увеличивает силу и влияние, подобное просто недопустимо. Зародыш угрожал альгулю. Вероятно, именно столь сильный диссонанс в восприятии Мохнатого меня и спас. Зародыш угрожал альгулю. Он посчитал это достаточно сумасшедшим поступком, чтобы подарить мне несколько лишних минут жизни. А услышав имя Эгон, он и вовсе передумал убивать.

С тех пор я побывал у Мохнатого ещё один раз. Я принёс ему железу в знак благодарности. Он не только сохранил мне жизнь, но и поделился информацией. Именно благодаря ему я нашел способ, как отсрочить своё обращение. Железу Мохнатый не взял. Он боялся зависимости. Он говорил мне об этом и в первый раз, но тогда передо мной стояла проблема куда более острая. Сейчас же я внимал его словам. Зависимость могла стать настоящей угрозой гулю и его сородичам.

— Это тебе не беситься, что утром сигаретки не нашлось. И даже не мечтать о бутылке пива после большой пьянки, гуль тебя дери! — сказал Мохнатый. — Тут всё на клеточном уровне, как и с плотью. Если в тебе есть Кабловская основа, то никуда не денешься! Гулем мне не быть! Так же, как голод мучит, так тебя будет мучить жажда сожрать железу. Рано или поздно придётся достать ещё. Так что, малой, эту дрянь, ты от меня подальше убери и больше не показывай! Не хватало мне ещё на старости лет в этого гулево проклятье вмазаться!

— А как понять, что стал зависимым? — спросил я, опасаясь, не проиграл ли я в эту чудовищную лотерею.

— Ты бы уже понял, — успокоил меня Мохнатый. — У нас всё прямолинейно и доходчиво. Если ты чего-то хочешь, то ты этого хочешь. Не только мозг решает, что ему нужно. У нас каждая клетка, как отдельный организм. Если мы чего-то хотим, то хотим этого всем своим естеством… Ну а ты, малой, конечно даёшь! Железы раздобыл! Это же надо!

Когда я уходил, Мохнатый сказал, чтобы я заходил ещё, если захочется поболтать. Он бросил это через плечо, по локти залезая в свиную тушу. Тогда мне показалось, что это был сарказм, и старый гуль наоборот не желал меня видеть, но я ошибался. Я пришел в третий раз. Мохнатый с удовольствием меня принял.

Он усадил меня за стол, ушел куда-то, а потом вернулся с упаковкой пива. Выпучив глаза, я смотрел, как старый гуль усаживается на ящиках и выковыривает зубами пробку. Отказываться я, конечно, не стал, хоть и понимал, что есть в этом что-то неправильное, что-то уже свершившееся, с чем я ничего не мог поделать. Дело в том, что, оставаясь зародышем, я чувствовал вкус еды и мог ей наслаждаться на протяжении довольно долгого времени после приёма железы. Также, как я мог испытывать и другие человеческие чувства в полной мере, пока голод не набрал своё. С гулями всё было иначе, а с альгулями — подавно. Я знал, что они могут почувствовать себя хорошо и приблизиться к забытым человеческим ощущением только в первые часы после кормежки. Избавляясь от чувства голода, они на короткий миг воспаряли над своим бренным бытием и могли снова чувствовать. Получалось, что сидящий передо мной альгуль, потягивающий пиво из горла, совсем недавно полакомился. Это было странно и неправильно. Передо мной сидел убийца. Да, на самом деле не он умертвлял свою еду, но сути это не меняло. Мохнатый был заказчиком, а значит и вина за смерти лежала на нём. И вот передо мной сидел этот убийца и пожиратель человеческой плоти. Такой же мерзкий, кровожадный и бесчеловечный, как те гули, которых я прикончил. Получалось, что и Мохнатый заслуживал смерти. Я имел право убить его. Не имел сил, но имел право. Вот только хотел ли я этого? Ещё месяц назад я бы однозначно ответил: да. А теперь уже и не знал. Многое изменилось.

Мохнатый наслаждался вкусом прохладного пенного. Он чуть похрюкивал, шевелил носом, будто водил усами, только там не было ни одного волоска. Я пришел с вопросом. Я всегда приходил с вопросами. Но внутреннее ощущение подсказывало мне, что сейчас я должен помолчать. Я должен уважить старика, дать ему насладиться тем немногим, что у него ещё осталось. И в то же время злость и ненависть к его наслаждению после того, что он сделал совсем не давно, рвались наружу. Я не выдержал и задал вопрос. Но не тот вопрос, с которым пришел.

— И тебе совсем не совестно убивать и жрать людей?!

Мохнатый в этот момент опрокинул бутылку высоко вверх. Он медленно глотал с закрытыми глазами, а услышав вопрос, глаза открыл. Тут я вжал голову в плечи и подтянул колени поближе. Наверное, зря я так грубо. Вспомнилось и несколько моментов из наших прошлых бесед. Когда Мохнатый увлекался рассказом, его могли захлестнуть эмоции. Он мог сделаться злым, агрессивным. В такие моменты я побаивался, как бы его на старости лет не замкнуло. Альгуль мог прикончить меня чисто случайно. Переборщил с подзатыльником — и всё! «Зря я спросил», — подумал я искосился на дверь. Да ещё так грубо. Жрать людей…