Хабаров. Амурский землепроходец

На следующий день после мирского схода Хабаровых посетили три промысловика.

— Познакомься, Ерофей Павлович, с сей бумагой, — сказал один из них, протягивая Хабарову исписанный лист, — коли согласен со всем, что здесь написано, поставь подпись. Видишь, сколько наших людишек уже приложилось.

Хабаров не спеша прочитал содержимое бумаги, перечитал ещё раз.

— Толково составлено, честно. Ничего не возразишь против, — сказал он. — Готов и я подписать. И братец мой поставит подпись. Приложишь руку, Никифор?

— А как же.

— Вот и добро. Соберём подписи всех участников схода и пошлём бумагу с верным человеком. А не отправиться ли тебе, Ерофеюшка, в Первопрестольную с нашей челобитной? Ты грамотный да расторопный, — неожиданно для Хабарова спросил собеседник, судя по всему, высказывая пожелание многих подписавших челобитную.

— Дайте подумать, други мои. Дело-то обременительное и расходное.

— Учти, Ерофеюшка... Снабдим тебя деньжонками на дорогу. Дело-то общее. Соберём деньжонок с миру по нитке.

— Дайте подумать, — повторил Хабаров.

Он был склонен согласиться с предложением промысловиков. Ерофей Павлович был не из тех людей, кто следовал обывательскому принципу — моя хата с краю, обойдутся без меня, кроме того, было и чувство обиды на Кокорева, выманившего у него соболиные шкурки, тем самым нанеся заметный материальный ущерб промысловику.

Когда прежние посетители, а с ними ещё Герасим Югов, через некоторое время вновь наведались к Хабарову, он встретил их словами:

— Согласен на поездку в Москву. Давайте челобитную.

— Учти, Ерофеюшка, дело это изрядной смелости от тебя требует, — сказал Югов.

— На медведя с рогатиной ходил, а в этом тоже немалая смелость нужна.

— Теперешнее дело-то посложнее будет! Там — медведь, зверюга неразумная, а здесь — чиновники-крючкотворы. Среди них, возможно, у Кокорева своя рука имеется. Чуешь?

— Знаю, — сдержанно ответил Югову Ерофей, но от поездки в столицу не отказался.

— Дать тебе в дорогу помощника? — спросил старший из промышленников.

— Об этом не извольте беспокоиться: я возьму с собой брата Никифора.

— Добро. А деньжонок на дорогу мы тебе соберём.

Ватажники, которых Никифор навербовал в Мангазее, разбрелись по домам. Максим же удивил неожиданным поступком.

— Не осуди меня, Ерофей... — начал он как-то виновато, неуверенно.

— За что я должен тебя осуждать?

— Не по пути нам далее. Разошлись дорожки наши. Не гоже мне в Устюг возвращаться.

— Коли боишься, что старые твои грешки припомнят, так их давно позабыли.

— Не ведаю о том, позабыли ли нет, но лучше мне от Устюга подальше держаться. Остаюсь в Мангазее. Присмотрел здесь одну девку. Пригожая, хотя и местная басурманка. Женюсь. Давно пора. Деток нарожаем. В зимнюю пору стану соболя промышлять. К какой-нибудь ватаге пристану.

— Коли твёрдо решил, Бог в помощь.

Из прежней ватаги с братьями Хабаровыми возвращался только Донат.

Герасим Югов сам пригласил Ерофея Хабарова на свой дощаник, нанятый у местного судовладельца.

— Беру тебя и твою ватажку до Тобольска, — сказал он с готовностью. — Много ли всех вас?

— Только трое. Мы с братом, да наш человек.

— Жаль, что так мало.

У Герасима был свой расчёт. До Тобольска придётся плыть против течения, всю дорогу налегать на вёсла.

Путь был нелёгким, к тому же долгим, а труд гребцов изнурителен и требует немалых физических усилий. Жаль, что у Ерофея нет внушительной ватаги. Но и трое не будут лишними.

Перед отплытием Ерофей Павлович нанёс прощальный визит Палицыну... Воевода, вспомнив его отчёт о службе на Таймыре, которым остался доволен, спросил Хабарова:

— Не поехал бы в Хетское зимовье ещё на один сезон? Дела твои, как погляжу, шли неплохо.

Ерофей Павлович поблагодарил Палицына, но от лестного предложения отказался.

5. Посещение столицы

После уныло тоскливых тундровых пейзажей с чахлой растительностью тайга, подступавшая к берегам, поражала своим богатством и яркостью. На прибрежных островках в извилистых протоках гнездились водоплавающие птицы. Дружным хором гоготали дикие гуси, крякали утки, горланили ещё какие-то пернатые, взлетая шумными и крикливыми стаями.

Несмотря на малолюдность края, движение по Оби было довольно оживлённым. На север плыли встречные караваны, отдельные лодки и дощаники с промысловиками, спешившими к началу охотничьего сезона. С севера возвращались с добычей промышленные люди. Попадались и аборигены: остяки и вогулы. Они предпочитали рыбачить в тихих протоках и заводях, раскидывая там сети и всякие ловушки.

Экипажу дощаника приходилось затрачивать немалые усилия, налегая на вёсла. Движение против течения с большим грузом было весьма затруднительно. Делали ночные остановки на берегу, разводили костры и, откушав ухи, сваливались на охапки хвороста как убитые.

Достигли наконец Иртыша. Река мало-помалу суживалась, становилась более извилистой. На берегах чаще стали попадаться поселения. Ближе к Тобольску появились и русские деревушки.

Вот и Тобольск, стены кремля, маковки церквей. Герасим Югов по прибытию в главный сибирский город отправился в воеводскую канцелярию и выхлопотал там для своей промысловой ватаги два дощаника поменее тех, что доставили его из Мангазеи в Тобольск.

— Останешься моим спутником? — спросил он Ерофея Павловича.

— Коли позволишь...

— Отчего же не позволить, ежели взялся за наше общее дело?

— Да уж доведу его до конца. Будь покоен.

Продолжали плавание по Тоболу, а потом по Туре.

В верховьях эта река становилась извилистой, петляла и совсем обмелела. Всё чаще киль дощаника со скрипом царапал дно, несколько раз судно садилось на мель. Тогда все скидывали обувь, прыгали в воду и с усилиями сталкивали дощаники с мели.

В Туринске прошли проверку у таможенника, оставили ему дощаники и переложили грузы в конные повозки. Медленно двигались по раскисшей от грязи дороги, подымались вверх на горные перевалы, потом спускались в долину. И снова плавание по рекам Камского бассейна, по мелким притокам, по верхней Каме. Вновь волок между камским верховьем и рекой Сысолой, впадавшей в Вычегду.