Хабаров. Амурский землепроходец

— Здешний народ тунгусы, — сказал тот. — Я видел их. Оленей разводят, кочуют по краю. На Лене они тоже встречаются. А главный народ в Ленском крае — народ саха. Это тебе не бродячие тунгусы. У них жизнь по-другому устроена.

— Это как же?

— Живут саха не в чумах. Их жилища из брёвен, почти изба. И держат саха коров и лошадей, едят и молоко и творог. У тунгусов-то кроме оленей и ездовых, собак никакой скотинки не встретишь. Вот и получается — саха по жизненному укладу ближе к нам, русским. Наверное, поэтому русские мужики охотно женятся на девицах из этого рода.

— Но саха же бусурмане? — с удивлением спросил Никифор. — Как же наша церковь может одобрить женитьбу на басурманке, язычнице?

— Церковь всегда придёт на помощь. Язычницу можно окрестить в Христову веру и закрепить брак венчанием по православному обряду. Крещёная жена уже не язычница.

— Ишь ты...

— Давайте помолчим, братцы, — взмолился кто-то, кому беседа мешала спать. — Дорога ещё длинная, наговоритесь.

Вот и первый ангарский порог. Назывался он Тунгусским, или Стрелочным. О его приближении свидетельствовал нарастающий гул. Он всё усиливался и наконец превратился в зычный, оглушительный рёв какого-то огромного сказочного существа. На реках Русского Севера таких порогов Ерофей Павлович никогда не встречал. Русло Ангары оказалось перегороженным грудой камней, между которыми, проявляя большую сноровку, надо было провести караван, преодолевая извилины и нащупывая дорогу. Большая часть путников высадилась на берег, взвалив на плечи мешки с наиболее ценным грузом: деньгами, оружием, запасами пороха. В лодках осталось лишь по паре гребцов, самых сильных и опытных.

Казачий сотник долго напутствовал гребцов:

— Бог вам в помощь, братцы. Внимательно следите, чтоб попасть в верные ворота меж камнями, не сбиться с правильного пути.

Для подстраховки люди, что шли берегом, тянули лодки за верёвки, одну за другой.

Не обошлось без досадного происшествия. Одна из лодок, по недосмотру гребца, ударилась о камень. Гребец не удержался и свалился в бурный водоворот. Его товарищ немедленно бросил оказавшемуся в воде конец верёвки. Тот одной рукой успел ухватить верёвку, а другой — смог вцепиться в край лодки. До берега лодка добралась благополучно. Только побывавший в воде казак вынужден был обсушиваться у костра.

Благополучно прошли и второй порог, Мурский, лежавший напротив левого ангарского притока, реки Муры. На протяжении примерно двух вёрст русло реки загромождали груды камней, вокруг которых пенилась и клокотала вода. Учитывая опыт преодоления предыдущего порога, участники плавания приняли некоторые дополнительные меры предосторожности и прошли порог благополучно.

— Те пороги, что остались позади, ещё не самые страшные, — услышал Хабаров голос десятника. — Вот если бы довелось миновать Падун...

— Это что за «Падун»? — полюбопытствовал Ерофей Павлович.

— Зело лютый порожец. Это тебе не Стрелочный, не Мурский. Чудовище пострашнее будет!

— Стращаешь раньше времени.

— Зачем мне тебя стращать? Через Падун не поплывём. Наш путь по Ангаре сейчас кончится. Выйдем в Илим.

За Мурским порогом Ангара круто поворачивала на юг и за поворотом принимала правый приток, Илим. Но и на Илиме путников поджидали трудности и опасности. Река встречала лодки стремнинами и перекатами. Не без труда дошли до небольшого Илимского острожка, основанного только год тому назад казаком Галкиным. Здесь успели возвести только несколько построек. В большой избе располагался небольшой отряд — всего с десяток казаков. Ещё только строились купеческие жилища и амбары. Однако уже возвышалась над другими строениями небольшая церквушка с луковичной главкой.

В Илимском острожке, называвшемся также в те времена Ленским волоком, путники двое суток отдыхали после трудного плавания, а затем продолжили свой путь. Главный из казаков выделил сведущего проводника из своих людей, который должен был указать дальнейший путь. Сперва подымались вверх по малому притоку Илима, речке Индирме. Далее уже начинался собственно волок, короткий по своей протяжённости. Он выводил к верховьям мелководной, извилистой и неудобной для плавания речки Муки. Здесь лодки часто садились на мель, и стоило больших усилий сдвинуть их с места. Для этого приходилось разгружать лодки, часть груза перетаскивать вручную. Из Муки выходили в другую мелководную и неудобную для плавания реку Купу. Она впадала в Ленский приток Куту, или Кут.

Волок был невелик и обычно его удавалось миновать за один день, хотя и приходилось для этого затратить немало усилий. Речки, протекавшие рядом с волоком, были мелководны и неудобны для плавания. Скальный грунт создавал свои трудности... Сил на то, чтобы сдвинуть лодку с места и перетащить до ближайшего омута, уходило немало. Значительную часть груза вновь вытаскивали из лодок и перетаскивали на своих плечах.

Вот наконец и Лена. Здесь она была ещё не широка, но уже достаточно полноводна и вполне доступна для крупных речных судов.

— Друзья мои, вглядитесь в Лену и возлюбите её всем сердцем вашим! — воскликнул десятник.

— За какие же её прелести возлюбить? — недоверчиво спросил Хабаров.

— Оглянись окрест себя, тогда поймёшь. Ты Ангарой плыл?

— Ну, плыл. Что ж из того?

— Убедился, что скверная, препоганая река Ангара?

— А то как же. Конечно, убедился.

— Так вот, теперь убедись сам, какова Лена. Ни порогов, ни стремнин. Спокойная и добрая река. И всякой рыбой зело богата. И красотища, какая... Убедишься сам.

— Посмотрим, — недоверчиво сказал кто-то из казаков. — У нас глаголят, всякий кулик своё болото хвалит.

— Поживёшь на Лене, казак, приживёшься — не то вымолвишь.

В устье Куты расположился небольшой казачий отряд, появились лавки, амбары, избы купцов и промысловиков. Хабаров узнал, что здесь устраивались торги, на которые съезжались не только русские, но и якуты-саха и тунгусы. Здесь даже появился лодейный двор, где бойко стучали топорами плотники-корабелы, мастерившие ладьи, дощаники, струги, лодки.

Ерофей Павлович решил распрощаться с казаками, плывшими дальше, на среднюю Лену.

— Обоснуемся здесь, други мои, — сказал он спутникам, — начнём здесь промышлять пушнину. Ленский край, как я погляжу, освоен промышленниками слабо. Сбывать шкурки попытаемся в Усть-Куте или Илимске. Коли это большой выгоды не принесёт, подадимся в Енисейск. Не принесёт сие место большой добычи, подберём другое. Ленский край зело обширен.

Спутники Хабарова согласились с ним. Артель промысловиков расширилась ещё на несколько человек и достигла на первых порах десятка. Ерофей Павлович позаботился о том, чтоб приобрести в Усть-Куте три лодки, пяток охотничьих собак-лаек, лыжи на каждого участника ватаги и пополнить запас съестных припасов.

— Купчина здешний никакой удержи не знает, — посетовал он при этом, — подымает цену безбожно. За что мы в нашем Устюге платили рубль, здесь не обойдёшься и трёшницей. Особенно дорог хлеб.

— Напрашивается мысль, Ерофеюшка... — начал Никифор и запнулся.

— Какая ещё мысль? — пытливо спросил его Ерофей.

— А не пригодна ли здешняя землица для выращивания ржи, овса, ячменя, гороха? Зерно, что здесь вырастить, обходилось бы покупателю намного дешевле, чем продукты, привезённые издалека. И землевладелец был бы не внакладе.