Хагалаз. Безликая королева

— Значит...ты вытащил его из колодца?

— Верно, отече, — отозвался Анвиль, украдкой бросив взгляд на бледного младенца, — сам оторопел от такого, недоумевал, что за грешница свершила сие злодеяние против нетронутой пороком души.

— Отыскать надобно, — мужчина пригладил щетину, — суду предать...вы по утру пойдите, разнесите старшим женщинам, к знахарке загляните, ей должно быть ведомо. Кому, если не ей...

В это время в дверь постучали. Женщина охнула и поторопилась открыть, от волнения забыв поинтересоваться, быть может, кто чужой пожаловал. В дом ворвался порыв ветра, принеся с собою горстку песка, а с ним вошёл и невысокий старик в серых льняных одеждах. Он опирался на трость, и руки его дрожали, как листья, готовившиеся навсегда покинуть родителя. Лицо осунувшееся, худощавое, а правый глаз как будто плохо видел и оставался слегка прикрыт. Находящиеся в комнате в приветствии склонились.

— Уважаемый Агмасс, — заговорила женщина, — не расцените как дерзость то, что мы вас потревожили. Коли бы не горе, не эта загадка, над коей голову ломаем...Мой сын сегодня к удаче или нет, вытащил из колодца младенца, живёхонького ещё...да в дом принёс. Кто мать, мы не знаем, да и можно ли звать матерью ту, что от дитя родного избавиться хотела. Его судьбу мы решать не можем, поэтому просим вас оказать милость...

Старик прошёл к неподвижно лежащему ребенку, остановился рядом и долго смотрел. В комнате воцарилась тишина. Анвилю даже показалось, что жрец уснул в таком состоянии, но через какое-то время он коснулся трясущейся морщинистой рукой белого лба и стал что-то тихо и быстро шептать. Юноша прислушался, но слов разобрать не мог. Он посмотрел на мать, затем на отца, но на лицах их читалось такое же непонимание. Атмосфера как будто бы накалилась. Никто не смел обронить и словечка, пока жрец вдруг не отшатнулся в ужасе. Он мог даже потерять равновесие, не окажись у него под рукой палки. Женщина вздрогнула вместе с сыном. Старик обернулся, и внимательно посмотрел на светловолосого юношу.

— Это дитя не должно жить, — сказал он негромко, но в то же время чётко и категорично.

— Как же так, уважаемый жрец? — удивился юноша, украдкой уловив растерянность на лице собственной матери. Старик выдержал паузу.

— Его мать, кем бы она ни была, знала, что делала...Эта женщина не наших земель, преследовать её вы уже не сможете, она так же далеко, как севшее за горизонт солнце. Над этим ребёнком я увидел тьму...боюсь, я даже не знаю, что именно увидел. Это было лицо, затем их стало два. Это мрак, хаос, разрушение...хагалаз... — старик снова взглянул на младенца, крепче ухватился за палку и перевёл взгляд на Анвиля. — Ты должен исправить свою ошибку, юноша. Отнеси дитя в лес, проткни тельце кинжалом и оставь на съедение хищникам. Лишь когда последнюю косточку его унесёт дикий зверь, опасность минует. Ты услышал меня?

Анвиль похолодел и с мольбою взглянул на родителей.

— Я-я не убийца, я не могу так поступить...

— Это необходимая мера, — заключил старик, — ты же хочешь, чтобы твоя деревня и дальше жила в мире? Чтобы страна, в которой ты родился, не знала войн?

— Но ведь Ревердас и так ни с кем не воюет.

— Сегодня нет, но уверен ли ты в завтрашнем дне? Мой долг — обезопасить народ, который окажется мёртв, покуда ты не выполнишь моё указание. Потому от этого будет зависеть и твоя судьба. Сделай, как я велел. Ежели поступишь иначе и вернёшься домой, не выполнив наказа, я узнаю это...я прокляну тебя юноша, и ты будешь вечно искать этого ребёнка, чтобы избавить себя от мук.

Женщина в страхе кинулась к сыну и заключила его в объятия.

— Уважаемый жрец, — взмолилась она, — смилуйтесь! Мой сын не сделал ничего дурного!

— Дурное можно делать и не ведая об этом. Я даю тебе время до рассвета, юноша, — с этими словами жрец развернулся и спешно покинул дом. Анвиль почувствовал, как им овладевает дрожь.

— Матушка!

— Ох, горе, свалилось на нашу голову! — женщина прижала сына к себе и из глаз её покатились слезы. Мужчина насупившись стоял чуть поодаль. Юноша смотрел на крохотное тельце и не мог представить, себя палачом. Почему это случилось именно с ним?

— Я не хочу убивать, матушка...я не могу пустить кровь...

— Прекрати причитать, женщина, да отойди от сына, — вмешался отец, после нескольких секунд неловкого молчания. — Ты слышала жреца, пусть исправит то, во что вмешался. Ребёнку было суждено умереть, значит, так тому и быть. Он более не останется в нашем доме. Не хватало ещё духу нечистого здесь. Никто ведь больше не знает о нём, правда?

Женщина отрицательно качнула головой.

— Вот и славно, — констатировал мужчина, — возьми его, Анвиль, возьми огонь и нож, ступай с лес, пока совсем не смерклось, да сделай, как велел жрец. Не смей его ослушаться, иначе тебя ждут бедствия. Никто никогда не узнает об этом ребёнке, о том, что он вообще был.

— Но как же я буду жить с этим, отече? Как мне свыкнуться с мыслью о том, что я убийца?

— Ты уничтожаешь зло. Это будет смерть во благо, во спасение. Думай о том, что помогаешь народу.

— Какое зло может быть в ребёнке, что ещё не может ни мысль, ни говорить, ни даже сидеть?

Мужчина приблизился к сыну и опустил тяжёлую руку ему на плечо.

— Жрец много лет оберегает нашу деревню от бедствий. У нас нет повода ему не доверять. Мы ничего не знаем об этом ребенке: кто его мать, как он появился? Быть может, он был зачат во зле. Зачем-то же она пыталась от него избавиться. Возьми мой нож и ступай...сделай всё быстро и ворачивайся, я буду ждать тебя на крыльце. Смотри, чтобы лишние глаза содеянного тобою не видели...

Анвиль понял, что деваться некуда. Мать, хоть и нехотя, но согласилась с отцом. Её испугали слова о проклятии, и она решила, что пусть лучше умрёт чужое дитя, чем будет страдать её собственное. Юноше дали нож, зажженный факел и младенца, что за всё время так и не открыл глаз. «Лучше бы он изначально умер», — подумал Анвиль, ступая за порог дома. Никогда прежде ему ещё не бывало так страшно. Родители проводили его за калитку, да велели быстрее со всем покончить. Сам юноша знал, что не сможет так просто выпустить кровь из этого хрупкого детского тельца. И почему такая ответственность выпала на его долю? Почему жрец сам не унёс ребёнка, если вынес столь хладнокровный ему приговор?

Анвиль опасливо двигался вдоль улиц, постоянно оглядываясь, как бы кто его не заметил. Но в деревне стемнело, и люди уже разошлись по хатам. Они мирно готовились ко сну, пока юноша в тайне намеревался совершить убийство, и от этой мысли его коробило до глубины души. Ещё недавно он чувствовал себя героем, что пусть и по случайности, но уберёг от гибели дитя, а теперь был вынужден предать его ножу или расплатиться за содеянное.

«О каком таком зле говорил жрец? Почему я ничего не чувствую?» Анвиль снова и снова смотрел на детское личико, пока брёл через поля к лесу. «Если я не убью его, а просто оставлю там, жрец узнает? Столь ли велика сила, о которой говорят?» Рисковать судьбою Анвиль не хотел, но и помнить о том, что сделал тоже. Едва юноша оказался в лесу, он перешёл на медленный шаг, внимательно смотря под ноги, и запоминая дорогу. Он не знал, как далеко должен унести ребёнка, но совершать наказ у окраины леса тоже не рисковал. Вдруг, поутру тельце бы кто-то нашёл? Тогда стали бы искать убийцу, а жрец говорил, что кости его должны растащить дикие звери. Анвиль брёл всё дальше и дальше в чащу, а волнение его с каждым шагом росло. Неизбежная минута приближалась, как бы юноша не пытался её отсрочить. Наконец он выбрел на крошечную поляну, осветил её факелом и, не увидев ничего подозрительного, положил дитя на траву. Сам он присел рядом, дрожащей рукой распеленал его и вытащил нож. Оставалось сделать самое главное. Анвиль медлил. В одной руке он сжимал факел, во второй держал оружие и обе у него тряслись. Он чувствовал, как вспотел и замёрз от ветра, пытался убедить себя в том, что это необходимо, но так и не опускал клинка.

Юноша сделал глубокий вдох.

— Давай...ты сможешь. Этот ребёнок опасен...ему будет лучше если...

Анвиль собрался с духом для того, чтобы нанести единственный удар и броситься проч, как тельце вдруг шевельнулось. Будто предчувствуя скорую смерть, ребёнок сморщился, и в свете пламени показался Анвилю уродливым старцем. Прошло несколько мгновений, и младенец заплакал. Юноша опустил нож на траву, с ужасом взирая на крохотное беззащитное создание. Ребенок пришёл в себя. Он плакал, быть может на подсознании звал на помощь мать.

— Тише... — Анвиль поспешил его снова закутать. — Тише...не плачь.

Голос дрожал, как и руки. Юноше самому хотелось плакать, он растерялся и не знал, что теперь предпримет. Прижав свободной рукой младенца к себе, Анвиль стал его покачивать.

— Тише... всё хорошо, всё хорошо...

Но как назло ребёнок не унимался. Анвиль с опаской осмотрелся. Бросить его на произвол судьбы? Хищники наверняка услышат плач. Вернуться с ним в деревню на свой страх и риск? С ужасом глядя в бесконечную ночь, юноша молился о том, чтобы быстрее взошло солнце. Ему казалось, что солнце развеет все страхи, что рассвет принесёт спасение, ответ. Но ночь всё длилась и длилась, а младенец плакал, пока голосок его не начал сипнуть от усталости.