Ханидо и Халерха

— Наверно, перекочую.

— Только скажу тебе так: не шамань.

— Я? Шаманить? — удивился и едва сдержал смех Ниникай. — Это ты, мэй, потому, наверно, подумал, что я на людей подолгу смотрю?

— Нет, не поэтому. Просто так. Не шаманить — и все. Как договоримся — когда тебя ждать?

— Не знаю, — вздохнул Ниникай. — Отцу обещал… Но Тиненеут родит скоро… Отца отправлю в тот мир. Да долго ли стариков провожать? Аркан накинул на шею и затянул. А потом жги. Все… После лета, по первому снегу и прикочую.

Куриль опустил голову, и Ниникай опустил голову.

— …Нет, не знаю, — тихим, другим голосом сказал чукча. — Может, и совсем не вернусь в свое стойбище…

ГЛАВА 14

После рождения сына Пайпэткэ должна была бы возненавидеть или постараться забыть имя Сайрэ. А она взяла да и назвала этим именем своего мальчика. Нет, Пайпэткэ. не была в эти дни сумасшедшей — напротив, став материю, она познала удивительное просветление и еще никогда в жизни с такой ясностью не понимала своей судьбы и роли в этой судьбе старика шамана. И все-таки она дала имя Сайрэ своему ребенку, своей единственной радости.

Словно опомнившись от тяжкого сна, Пайпэткэ начала думать о будущем. И это будущее теперь уже не казалось ей таким страшным, каким было прошлое. Через три зимы мальчик уже растопырит ручонки, защищая ее, через пять сможет кусаться, потом он сядет на нарту и полетит птицей за Курилем, за Пурамой, за Мельгайвачом, за Токио, которые защитят ее…

Защитят… А почему ей всю жизнь надо защищаться и ожидать защиты?

Разве она родила девочку?

Пайпэткэ начала прикидывать, кем может быть ее сын, какой у него будет нрав. Сначала ей захотелось, чтобы он стал точно таким, как Пурама. Но этого ей показалось мало. И тут пришла радостная, обжигающая мысль: шаманом будет ее сын. Шаманом — но не таким, как старый Сайрэ, а совсем противоположным ему. Он будет могучим шаманом и отомстит всем, кто обижал его мать, а потом начнет преследовать злых ненавистников. Он станет другом Токио, и вдвоем они избавят людей от бед… А чтобы люди не забывали зло — пусть о злых людях и злых шаманах им напоминает имя Сайрэ…

Пайпэткэ казалось, что она замыслила очень мудрое, а главное — тайное дело, о котором ее враги и мучители догадаются слишком поздно. Но каким же горьким и ужасным было ее удивление, когда в этот же день в тордох ворвалась взбешенная Тачана и моментально разрушила и ее тайну, и ее надежды!

— Ты, потаскушка, рыбу с мясом смешиваешь? — заорала она, брызжа слюной. — Такое большое имя присваиваешь этой чукотской твари? Мстить хочешь мне этим именем? Хочешь доброй памятью мужа прикрыть врага моего и врага всех улуро-чи? Да с кем же ты тягаться взялась, полоумная! Со мной тягаться взялась?

Стоя на коленях и прижав к груди проснувшегося от этого крика ребенка, Пайпэткэ будто одеревенела. Мысли ее были разгаданы сразу, на расстоянии, и сейчас крик шаманки звучал для нее, как гром, как кара духов земли и неба.

К счастью, Пайпэткэ была не одна. В тордохе сидели Лэмбукиэ с мужем, принесшие молодой матери немного вареного мяса. Тачана мясо увидела в первый же миг и в этот же миг поняла, что Лэмбукиэ, как всегда, будет на стороне Пайпэткэ — однако такая защита для нее ничего не значила: собралось бы здесь хоть все стойбище — она кричала бы так же.

Но старая Лэмбукиэ знала, чем можно взять Тачану, и крик совсем ее не напугал.

— Э, Тачана, — спокойно сказала она. — У меня скоро сучка ощенится. Так я щенка-сучку назову твоим именем. До-олго проживет эта собака, а я буду кликать ее как можно громче…

— Ы-ы, ды, мы… — замычала шаманка. — Подавись своим языком.

— Ты уже подавилась!

— Замолчи! — крикнул на Лэмбукиэ муж, хватая ее за руки, чтобы поднять. — Когда же ты умрешь, безумная! Когда тебя духи проглотят! Когда я от тебя отдохну!.. Уходи из тордоха…

— А почему же нельзя имя Сайрэ детям давать? С каких пор слово "птица" [75] стало позорным? Вон сколько сайрэ летает на всех едомах! Может, имя кто опозорил? Так пусть мальчик тогда вернет людям красивое имя…

— Будет он носить это имя. Будет! Только сперва его мать при всем стойбище тальником высечем. Да, пороть ее будут! Всех духов чукотских из нее выгонят, даже запаха не останется!

— Власть над всеми взяла, уродина! Смотри: черти тебе позавидуют и сожрут…

75

Птица по-юкагирски — сайрэ.

Старик наконец вытолкнул рассвирепевшую Лэмбукиэ из тордоха. Но она вырвалась, откинула дверь и крикнула:

— Куриль скоро приедет — я встречать его побегу.

Громко шумела в этот раз Тачана. А через несколько дней еще громче шумел в яранге Тинелькута Куриль. В тундре никто и ничто не передвигается так быстро, как слухи. И вести о том, что голова юкагиров возвращается с ярмарки злым на шаманов, что он собрался будто бы сразу же строить церковь и пороть неугодных шаманов, вести эти долетели до стойбищ Улуро гораздо раньше, чем он сам появился здесь.

Проводив Каку, Тачана приуныла. Ошиблась она, злость ее подвела. Ей бы не говорить о задуманной порке вдовы Сайрэ — и тогда потихоньку можно было бы настрополить всех людей, а если Куриль и на самом деле решил схватиться с шаманами, то уж шаманку-женщину, ничего дурного не сделавшую, он, наверно, не тронул бы… Тачана и верила, и не верила слухам. Кака ей сказал о предупреждении Куриля — не трогать без него Пайпэткэ. Стало быть, он и на ярмарку уезжал злым. Там, на Колыме, в остроге, он мог договориться с начальниками о строительстве божьего долга. Может, потому и с шаманами он решил повести себя круче. Но с другой стороны, Тачана и Кака рассудили, что божий дом строить Курилю просто не на что — оленей на шкуры он не менял, а поднимать шерсть сразу на всех шаманов — это детская игра в охотников и медведя.

Как бы то ни было, а слухи пришли. И одно дело верить им или не верить, и совсем другое — знать, что такие слухи опередили хозяина. Надо же! Ехать с ярмарки и не быть пьяным, думать не о выручке, не о скором отеле оленей и перекочевке, а о шаманах! Ярмарка, говорят, была очень богатой. Значит, Куриль сидит на полных возах, а мысли его здесь, в тордохе у Тачаны? Это уже опасно. Возвращается и Пурама. Но если Куриль злой, то Пурама злее самого себя в сто раз…

А не потому ли старая Лэмбукиэ так отчаянно бросилась на нее, что почуяла поддержку и близкие перемены? Именем шаманки сучку назвать, а шаманку — сучкой! Да за это шаманы-чукчи вместо духов сами бы съели ее!..

И Тачана юркнула в нору. Юркнула — но не скрылась совсем в глубоких ходах. Она прятала все части тела, кроме носа, глаз и ушей.

Потом в стойбище появился родственник Куриля — Пурама. Тачана стала усиленно нюхать воздух и навострила уши. Приехал Пурама после полудня — и уже к вечеру шаманка поджала хвост. Ни к кому не зашел охотник, никто никаких рассказов о ярмарке от него не услышал. Был он хмур, молчалив и ни о чем людей не расспрашивал. Это показалось Тачане странным и даже зловещим.