Ханидо и Халерха

Друскин быстро постучал пальцами по краю тарелки и спросил Куриля:

— Что делать нам, Афанасий?

— Что? Не знаю. — Куриль оттянул пальцами ворот теплого свитера. — От всех твоих слов жарко шибко. Голове холодно. Думаю, оленей просить не надо.

— И не собирался просить. Еще…

— Если так — о войне сказать можно. Мол, германцы за добычей идут, а добыча не у бедных людей — богатых.

— Неплохо, Куриль! — воскликнул Друскин.

— Пожалуй, мудро, — согласился Синявин.

— Только об этом… как зовут его, ты сказал? Который книжки пишет. О нем не надо. О бунтарях тоже. И про царя Николая всякие слухи не надо.

— Какие слухи?

— Что новый царь скоро будет. Э, ты лучше знаешь! Спросят — "нет" говори.

— Какой царь? — сурово удивился исправник. — О чем ты говоришь, не пойму.

— Э, зачем? Ленин — зовут.

— Что-о? — выкатил серые глаза и поднял темные брови исправник. — Ты где имя такое слышал?

— В Нижнеколымске. А что?

— Слышал когда?

— Когда — разве помню? Вроде этой водой, может, прошлым снегом еще… — Голова юкагиров почуял, что влипает в какое-то неприятное дело. — И, кажись, не один раз слышал, — стал выкручиваться он. — Может, не в Нижнем, а тут — не помню…

— От ссыльных?

— Зачем! Ссыльных не знаю. Казаки говорили.

— Кто именно?

— Исправник, я — женщина? Помню сплетни? Да? Может, Мишка Носов сказал, может, другой…

— Ладно. Я тебе — правду, ты крутишь… А не говорили они, что при новом царе будут жить лучше и что богатых Ленин прижмет?

— Почему царь богатых прижмет? — удивился Куриль.

— А потому, что Ульянов — который против царя и бога идет — и Ленин — это одно и то же лицо! Две фамилии у него. Даже не две, а больше.

— Э-э-э, — улыбнулся Куриль, — шутишь, однако.

— Хороши, мать их к сатанам, шутки! И ты тоже чуешь, что я всерьез спрашиваю. Мишка, говоришь, Носов? Он же придурковатый.

— Ну, потому, видно, так и сказал…

— Но ты не от одного слышал — сам говоришь. А имени умного не помнишь? Может, Нииикай тебе говорил? А? Вы же друзья с ним…

— Ниникай? — скривил губы Куриль. — Он же богач! Брат Тинелькута. Богатство их идет по наследству. Зачем он будет хвалить человека, который табун у него отберет? И мы давно не друзья с ним. Потом он редко ездит в остроги. Семья у него, дети. А скандалы делает по привычке — пил сильно, когда был парнем, дрался…

— Ха! — усмехнулся исправник. — Не друзья, а так защищает. Он же сорвал важное дело. Теперь ты понимаешь, какое он дело сорвал? Я книжки читаю разные и хорошо вижу, что он не дурак и не бузотер.

— Э, зачем так? — не согласился Куриль. — Все богачи сильно обиделись, что не встретил, плохое от тебя ждали — он, может, за всех был? Однако уедет — три снега в Среднем остроге его не увидишь: такой…

— Ей-богу, Пантелей Пантелеич, ты слишком усердствуешь, — поддержал гостя хозяин. — У тебя уже и чукчи социалистами стали…

— Да, но дружбу теперь не знаю как и наладить, — остепенился исправник.

Несколько раз уходившая и приходившая попадья принесла строганину. Умная женщина: строганину надо есть, пока не растаяла — значит, слишком уж тяжкий разговор оборвется.

Куриль обрадовался строганине. Потому что за едой он мог собраться с мыслями.

Он врал исправнику и попу: о Ленине ему действительно рассказал Ниникай. И рассказал о нем как о хорошем русском царе, который облегчит жизнь всех людей тундры. Как облегчит — он не сказал: может, не знал, может, не хотел сказать, поскольку дружба их давно кончилась. Встретились они в Нижнем остроге, летом, поделились важными слухами, но неспроста: Ниникай хотел уколоть Куриля — мол, оглядывайся, друг, исправника Друскина могут заменить при новом царе… Сейчас на всегда неуравновешенного Ниникая — злобного и одновременно доброго, мягкого — хлынул новый, опасный свет, Ниникай еще сильней отдалился от Куриля, и все-таки Куриль прикрыл его, отвел от него беду. Причем сделал он это без размышлений и, пожалуй, с излишней горячностью. Почему случилось так, а не иначе? Нет, дело не в простой порядочности и не в мгновенном мудром расчете — мол, всякое может случиться, может, и Ниникай когда-то его спасет. Но озарение было — что-то вроде испуга-протеста. Лишь теперь, пережевывая строганину, Куриль осознал это озарение. Одно слово — и чукча сегодня или не сегодня, но оказался бы в темном каменном доме — в тюрьме. Сам же Куриль стареет, а как пойдет его дело и пойдет ли оно вообще — это пока неизвестно. А много ли в тундре таких людей, как он и Ниникай? Да их почти нет. На что решится Ниникай в своей жизни, каких наломает дров — кто знает! Может, как раз наломает таких, что Курилю в том мире или после возвращения из него будет больно и тошно. Но ведь за целых полсотни лет в тундре решительно ничто не переменилось, а если и переменилось, то к худшему. Нет, пусть будет что будет, только из горькой черноты тундры нельзя убрать Ниникая…

Впрочем, надо было уже о другом думать.

С чего начать, как начать?

Но оказалось, что не случайно и не зря молчал хозяин — отец Леонид.

— С чем приехал, дорогой Афанасий Ильич? — спросил он, смело оттесняя исправника.

— Э, что мои дела? — тяжко вздохнул Куриль. — Старый уже. Наверно, оленей запрягать скоро [88] …

— Да, конечно, все перед богом равны, все смертны, — согласился поп. — Одни деяния наши бессмертны, если они богу были угодны.

88

Юкагиры покойника везут на оленьей упряжке, оленя закалывают — считается, что это путь покойного к богу.

— Я старался, ум не жалел… Однако, отец Леонид, поглядел под старость назад…

— И что же увидел ты там?

— Черноту, одну черноту.

— Ну нет, я бы так не сказал. Юкагиров твоих крещу понемногу. И, говорят, шаманы у тебя поутихли. У тебя сейчас нет, кажется, сильных шаманов?

— Сильных-то нет. А шаманство есть. В каждом стойбище бубны стучат. Я по-всякому с ними — и лбами столкну, чтобы люди выдумки видели, и словами хорошими, и пугаю…

— А то в-возьмешь — и надругаешься над верой людей, — тем же голосом добавил исправник.

— Это как? — не поверил своим ушам Куриль. Он было подумал, что Друскин грубо шутит спьяна.

— А так. Взял да и разбил бубен. А шаманка взяла д-да и померла. Тебе показалось, что ты ч-черноту осветил, а людям показалось, что у тебя н-ни-ничего святого. Не будь того случая, сейчас бы половина юкагиров крещеной была.

Куриль чуть не захлебнулся воздухом от коварства исправника, от своего бессилия. Но все-таки бросился защищаться:

— Они же… шаманы… хотели оголить бедную женщину, вдову с молочным ребенком, и при людях голую бить тальником!

— Господи! — перекрестилась попадья, стоявшая у двери.

— А ты бы, ты, Пантелей, ничего бы не сделал?

— Я бы ей в-в-в морду дал, — ответил Друскин. — А бубен бы не разбил: в-веру уважать надо.

— Уважать? А Каке, самому большому у нас шаману, ты при всех пулю хотел в лоб пустить! А? — зарвался Куриль, понимая, что терять уже нечего.

— А б-бубен бы не разбил, — повторил исправник.

— Тогда за что ты медаль у царя мне выпросил? — отчаянно бросил еще один козырь Куриль.