Ханский ярлык

— Всё. Иду ратью на Новгород.

С большим трудом отговорил его от этой затеи Александр Маркович, употребив для этого всё своё красноречие, приведя ярчайшие примеры невозможности выиграть рать у славян, начав с Ярослава Всеволодовича с его неудачей в липецкой битве и кончив даже самим Батыем.

—...Что ты, Дмитрий Михайлович, сам Батый не захотел с новгородцами связываться. Батый!

Пожалуй, последний довод убедил-таки княжича обождать с ратью. Однако дружину он всё же велел собирать и вооружать.

Но где-то через неделю после возвращения Фёдора прискакал из Новгорода потаённый гонец с грамотой для великого князя.

— Давай. Я за него, — сказал, хмурясь, Дмитрий Михайлович.

— Но мне велено ему лично.

— Он в Орде и поручил мне лично принимать его грамоты, — начал сердиться княжич. — Что, у тебя силой отымать, что ли?

Гонец понял, что всё равно отберут, да ещё и поколотят, чего доброго, вздохнув, отдал грамоту безусому князю.

Тот сорвал печать, с треском развернул свиток из бересты. Текст был процарапан писалом:

«Михаил Ярославич! Новгородцы сбираются идти ратью на тебя. Берегись. Ведёт полк князь Фёдор Ржевский. Данила Писарь».

— Ага! — вскричал Дмитрий Михайлович почти с торжеством. — А что я говорил?!

И помчался к Александру Марковичу, тут же забыв о новгородском посланце. Гонец Митяй был слугой Данилы Писаря и пустился в столь дальний и опасный путь не очень охотно. Отправляя его с берестой-грамотой, Данила сказал:

— Там тебя наградят.

Мысль о грядущей награде немножко согревала Митяя в пути. Но случилось не так, как ожидалось. Великого князя не оказалось, а сын его, прочтя грамоту, с воплем помчался куда-то, совершенно забыв о нём, Митяе, даже не спросил: ел, не ел?

Гонец так и стоял в опустевшей светёлке. Уставший, голодный и расстроенный. Думал с горечью: «Вот тебе награда. Почти неделю, рискуя жизнью, пробирался от Новгорода. И вот — наградили».

Он долго стоял, переминаясь, потом присел у двери на лавку, всё ещё надеясь, что княжич воротится и распорядится насчёт него: «Накормить, наградить и спать уложить».

А спать тоже хотелось. Сказывалась накопившаяся за дорогу усталость. Даже подумывал: не прилечь ли на лавку? Но очень уж хотелось жрать. А какой сон на голодное брюхо?

Наконец в светёлку заглянул старик.

— Ты что здесь делаешь, молодец?

— Я? — удивился Митяй.

— Ты.

— Жду вашего князя. Я гонец из Новгорода.

— Ну, ему теперь не до тебя, помчался по посадам полк сбирать. Ты ел хоть?

— Нет.

— Эх, — покачал головой дед. — Идём в поварню.

В поварне, притулившись на краешке стола, новгородец с жадностью уплетал холодную, загустевшую горошницу, запивая квасом. И от горькой обиды на ресницах его взблескивали скупые слезинки.

14. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Дабы иметь на левобережье свои глаза и уши, Дмитрий Михайлович отправил туда около двадцати разведчиков, строго наказав:

— Заметите новгородский полк, немедля сообщите мне. Где он? Куда направляется? И сколь велик?

Лазутчики засекли новгородцев ещё на подходе к Торжку и с этого времени ежедневно сообщали в Тверь о их передвижении:

— ...Торжок миновали, идут по направлению к Волге.

— ...Уклоняются к полудню в сторону Старицы.

— Так, — гадал Дмитрий Михайлович. — Видимо, у Старицы будут переправляться, чтоб идти на нас правым берегом.

— Не пойму, — вздыхал Александр Маркович, — чего они затевают. Почему они не захватили Торжок, а прошли мимо?

Где им было проникнуть в планы князя Фёдора Александровича, когда он даже тысяцкому ничего не говорил. Но когда приблизились к Волге, приказал ставить шатры, а тысяцкому наконец-то сказал:

— Здесь и будем ждать тверской полк.

— А почему бы не напасть на них?

— Нам лучше выманить их сюда.

— Почему, князь?

— Потом узнаешь, если сам не догадаешься.

Тысяцкий не стал ломать голову. За поход и успех отвечает князь, вот пусть и мудрит себе. А Фёдор Александрович, призвав к себе сотских, приказал:

— Ставьте шатры покрепче, обустраивайтесь надолго.

— На сколько?

— Там увидите, — увильнул князь от прямого ответа.

Сотские расходились в недоумении — экую даль отшагали для рати и вдруг встали на месте, да ещё велено обустраиваться надолго.

— Что он думает, до зимы здесь отсиживаться?

— Мудрит что-то князь.

— А может, боится?

— Вряд ли. Он не из трусов. Наместника тверского так шуганул, что тот стрелой вымчался с Городища. Тут что-то другое.

— Да. Тут какая-то хитрость.

— Взял бы сказал об этом нам.

— Ага. Сегодня тебе скажет, завтра вся Тверь знать будет.

— Чего мелешь? Я что, переветчик [194] ?

— При чём тут ты? Князь правильно делает, что никому не сообщает. Тут не торжище, новостями делиться.

194

Переветчик — изменник.

— Братцы, я догадываюсь, чего он задумал.

— Чего?

— Он хочет обмануть лазутчиков тверских. Они донесут, что мы стали крепким лагерем, и тверской князь клюнет на это.

— Ну клюнет, ну и что?

— Как что? Он явится нашей стороной и нападёт на лагерь, скажем, ночью.

— Чепуха. Ты думаешь, наши лазутчики не донесут об этом вовремя? Не предупредят?

Сотские спорили, не подозревая, что тверская дружина уже на подходе.

На следующий день росным утром явилась, но не на левом берегу, как гадали сотские, а на противоположном, на правом. Тут же кто-то закричал оттуда:

— Эй вы, гущееды-долбежники, чего явились? Что потеряли?

Гущеедами новгородцев дразнили на Руси за их кушанье, которое они варили из обожжённого ячменя и хлебали ложками гущу. Однако и новгородцы не оставались в долгу, кричали с левобережья:

— Эй, цвякалы, цуканы! Куда куницу зацуканили? — и хохотали довольные, что уели тверичан.

Это был намёк на говор тверской, где налегали на «ц».

— Плотнички — хреновы работнички-и! — надрывались на правом берегу.

— Ряпучиники-и! [195] — неслось в ответ, и опять язвительный смех катился оттуда, разносясь далеко над водной гладью.

195

Ряпучиники — от ряпухи — название рыбы.