Ханский ярлык
Шрифт:
— Не ждала?
— Ты ж в бересте писал, что к Рождеству будешь. Не чаяла.
Кинулась к воротам, затворила, вложила в проушины слегу-запор. Перекрестилась: слава Богу, все дома теперь.
— Пособи-ка, Насть, — позвал муж, подвигая на край телеги тяжёлую кадь.
— Что это?
— Мёд. Полную кодовбу наломал. До Купалы хватит. А мы на неделю ране управились. Подумали: айда домой, ребята, Новый год встречать. Чего нам до Рождества в лесу киснуть.
— Ну и правильно. Токо я не успела настряпать, опару вечор завела.
— Настряпаешь.
Они втащили кодовбу в амбарчик, расчистили ей в углу место, установили.
Когда, управившись во дворе, они подошли к избе и открыли дверь, навстречу им полыхнуло пламя, охватившее всю переднюю половину.
— Дети-и-и! — крикнула истошно Настасья и кинулась на огонь, через пекло к двери, ведшей в другую половину избы.
Среди ночи наместника разбудил слуга:
— Фёдор Акинфович, Фёдор Акинфович, беда! Вставай.
— А? Что? — подхватился Фёдор.
— Беда. Новгород горит.
Фёдор одевался в темноте, на ощупь искал сапоги, натягивал их. Спрашивал:
— Какая сторона?
— Кажись, Софийская. Отсюда не угадаешь.
— Вели седлать коней.
— Уже седлают.
Хотел наместник скомандовать всем ехать в Новгород помочь тушить, но дворе кий отсоветовал:
— Фёдор Акинфович, нельзя Городище обезлюживать. В Новгороде людей своих хватит. А ну у нас что стрясётся...
«Он прав», — подумал Фёдор и поскакал в сопровождении двух слуг в сторону полыхающего города.
Навстречу им нёсся тревожный гул колоколов, разрасталось впереди зарево, охватывая, казалось, полнеба.
На подъезде к городу стало ясно, что действительно горит Софийская сторона. На фоне зловещего зарева высились тени глав храма Святой Софии. Скакавший обочь слуга крикнул:
— Неревский конец горит.
— Вижу, — отвечал наместник, и сердце его захолонуло от страшной мысли: «Кабы до Софии не добрался огонь».
При въезде в город слуга крикнул:
— Скачем по Славной улке, так ближе.
Они скакали по улице, по которой уже бежали люди в сторону Великого моста. Миновали Никольский собор, оставив его слева, справа храм Параскевы и вымчались на Великий мост. На мосту, перегоняя друг друга, гремя вёдрами, бежали люди. Кричали бестолково, тревожно:
— Откель началось?
— С Холопьей улицы.
— Так и Козмодемьянская вон пластает.
— Это уже перекинулось.
— Надо нашу заступницу отстоять.
На Софийской стороне у берега муравьиной кучей копошились люди, кто с вёдрами, кто с баграми. Над толпой — крик, рыдания, видимо, сюда, к реке, сбегались и погорельцы. Кое-как отыскал Фёдор посадника:
— Михаил Климович, как случилось-то?
— Кто знает. Началось с Холопьей. Все ж спали. Сейчас вон две церкви уже занялись.
— Надо заливать водой крыши, не пускать пламя на Софию.
— Да я уж послал туда тысяцкого. Хорошо хоть, ветра нет.
— К утру подымется.
— До Святой Софии всё равно не допустим. Но улицы четыре-пять заметёт красный петух.
Но посадник недооценивал «красного петуха», к утру он смел около десятка улиц и пять церквей, уничтожив не только строения, но и немало людей и скота. Но к Святой Софии — новгородской заступнице — его не допустили. Защищая подступы к ней, погибли в огне девять человек из наиболее рьяных тушителей.
Пожар продолжался и днём, но уже не с той силой.
Удалось не допустить огонь до Людиного конца. Если б он проскочил туда, то бы и Софию не удалось отстоять.Оставив коня слуге, наместник пешком пробирался по берегу между несчётной толпой погорельцев, лишившихся всего: крова, имущества, живности, а то и родных и близких. Слёзы, рыдания, вопли неслись отовсюду. Тут же бродили коровы, овцы, спасшиеся от огня.
У моста какой-то мужик рвал на себе волосы, бился головой о стояк быка, кричал истошно одно и то же:
— Это я... Это я... Это я... Это я...
— Кто это? Что с ним? — спросил Фёдор кого-то.
— Олекса с Холопьей улицы. Кажись, помешался. У него жена с тремя детьми сгорела.
— От этого тронешься, — вздохнул кто-то. — Бедный Олекса.
Новгород, едва пережив голод, впадал в новую печаль, не менее страшную и неизбежную. Но и тут находилось утешение:
— Слава Богу, хоть на Торговую сторону не перекинулось.
А если б перекинулось? И тогда б сыскался славянин-утешитель: «Слава Богу, до Городища не дошло».
В любой беде можно отыскать утешение, ежели хорошо покопаться в несчастьях. На это у славянина всегда достанет ума и нахальства: «Слава Богу, хоть я уцелел».
11. ХАН УЗБЕК [192]
На земле никто не вечен. Как бы велик и величествен человек ни был, приспеет и его время умирать. И уж никакое богатство, никакой лечец не сможет продлить ни на мгновение жизнь, пусть самую драгоценную и всеми любимую. Может, оттого и живёт человечество, что смерть никому не даёт задерживаться на лике земли более отведённою срока: «Дай другим родиться и пожить».
192
Хан Узбек (?—1342). — Узбек Салтан Мухаммед, хан Золотой Орды, правил в 1313—1342 гг. Ввёл ислам как государственную религию. При Узбеке Золотая Орда достигла могущества, улусы были превращены в области во главе с эмирами.
Военные силы при Узбеке насчитывали 300 тыс. Опасаясь усиления Руси, разжигал вражду между русскими князьями. В 1317 г. против Михаила Тверского выдвинул на великое княжение московского князя Юрия. После разгрома войска, посланного с ним на Тверь, по его приказу был убит князь Михаил. В 1327 г. подавил антиордынское восстание в Твери и разделил Тверское княжество между московским и суздальским князьями. В 1339 г. по наущению Ивана Калиты убил тверского князя Александра с сыном Фёдором.
В 1313 году приспел час и Тохты, великого хана, процарствовавшего двадцать два года, заканчивать свой земной путь. Хитрый был Тохта, понимая, что передача трона малолетнему сыну обязательно приведёт к смуте, а там и к гибели наследника, он назначил своим преемником молодого племянника Узбека.
Хотел взять с него слово не трогать малолетнего сынишку, но раздумал. По себе знал цену такому слову, сам своего благодетеля Ногая убил в своё время, нарушив все клятвы, ему данные. А брать слово с преемника, значит, невольно указывать ему на грядущую опасность со стороны ханича. И он, племянничек, обязательно постарается избавить себя от грядущих забот. Нет, нет, нет. Пусть растёт сынишка и не оглядывается.