Ханский ярлык
Шрифт:
Это и была столица Золотой Орды, клещом присосавшаяся к русским княжествам, угнетавшая, унижавшая их и, по мере возможности, ссорившая, а иногда и мирившая, разумеется не бескорыстно.
Алчедай разрешил князю Юрию взять с собой помимо наложницы двух слуг — Романца с Иваном. Именно это обстоятельство настораживало князя: «Неужто и впрямь на смерть везут? Ну разрешили б с дюжину хотя бы, а то всего двух. Не иначе, чтоб могилу выкопать и схоронить».
От этих дум кусок в горло не лез несчастному князю, сон не шёл. Даже ласки любвеобильной Стюрки не радовали: «Ишь, стерва, ластится, а убьют меня, тут же под Романца полезет, а то и обоих ублажать начнёт». Он
В пути он несколько раз пытался разговорить Алчедая, узнать от него, что ждёт его в Орде. Но тот с неизменной ядовитой усмешкой отвечал одно и то же:
— Суд хана, князь.
— И что мне может присудить хан?
— То его воля, князь, что присудит, то так и будет.
— Ну, а что он может присудить всё же?
— Что царь пожелает, — ускользал Алчедай ящерицей.
«Вот чёрт косоглазый, — злился Юрий. — Знает же, бестия, всё знает. Не хочет заранее пугать. Боится, как бы не сбежал я. А куда тут сбежишь? Разве что зверю на закусь или разбойникам на потеху».
За время пути Алчедай изрядно потряс казну своего высокого спутника, особенно мягкую, вымозжив [202] несколько собольих «сорочек». А уж рядовые воины-татары откровенно клянчили всё, что видели, и сердились, если ничего не перепадало. За любую самую ничтожную услугу тут же требовали плату, не важно чем, хоть пуговицей от кафтана.
— Они ж так нас без порток оставят, — ворчал Романец, пытаясь удержать князя от слишком «щедрых», по его мнению, подарков.
202
Вымозжить — выпрашивать, вымогать.
— Эх, Романец, Романец, а нужны ли нам станут портки в Орде? — вздыхал Юрий, намекая на возможный конец свой.
— Не печалься, Юрий Данилович, — утешал слуга. — Авось пронесёт. Даст Бог, откупишься, вишь, какие они жадные до дармового. Главное, сейчас не траться на эти рожи.
«А ведь он, пожалуй, прав, — задумывался Юрий. — В Орде надо дарить, дарить, дарить. Хватило бы казны». Из московской скотницы [203] Юрий забрал с собой более половины серебра. Хотел всё выгрести, но Родион Несторович отсоветовал:
203
Скотница — казна, казнохранилище.
— Нельзя всю казну-то в дорогу волочь, Юрий Данилович. А ну налетят разбойники или ещё какие злыдни. Отберут. С чем останешься? К чему притечёшь? К пустой скитнице?
— Но меня ж татары охраняют, Родион.
— А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.
«А ведь прав боярин, — вынужден был согласиться князь. — Умная голова».
Кибитка, которую отвели им, была довольно просторной — шагов восемь в длину и около пяти в ширину. Стюрка сразу же изладила из какого-то рядна [204] , взятого с повозки, завеску, отгородив большую часть кибитки для себя и князя, высокомерно молвив Романцу с Иванцом:
204
Рядно —
реденькая ткань.— Вам здесь, — и указала закуток у входа.
Те и этим были довольны: не на улице, слава Богу.
Едва стали обустраиваться, как на входе явилась рожа с жёлтыми глазами, бородой и (о, ужас!) с рогами.
— Свят, свят, свят, — испуганно закрестилась Стюрка, приняв его за чёрта.
— Пшёл! — махнул рукой на рожу Романец.
— Бе-е-е, — бекнул козёл и мгновенно исчез, как и появился.
— Ой, не к добру это, — простонала Стюрка. — Наполохал, гад, до смерти.
Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него её забрал князь, он злился не на князя, а на неё, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но всё это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.
Алчедай посоветовал им всё в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Сёдла, упряжь — всё затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге, задали овса. Однако утром вместо четырёх у телеги осталось три коня. Украли с телеги и одно колесо.
— Ну, коня ясно, — возмущался Романец, — но одно колесо-то на что? Почему не все четыре?
Пожаловались пришедшему Алчедаю, тот не возмутился, а посоветовал:
— А вы продайте все.
— Как? — удивился Юрий Данилович. — И коней, и телегу?
— Ага. И коней, и телегу.
— А как же мы?
— У вас есть кибитка теперь. Будет трогаться Орда, купите двадцать быков, запряжёте и поедете. Вместе со всеми.
— Но как же без коней?
— Коней надо в табун гнать, а это далеко в степи. А здесь, в городе, вы их не прокормите. Травы нет тут, на овсе разоритесь, да и не укараулите, уведут ведь.
— Но как же? Надо искать воров-то.
— Где? Как? В табунах тысячи голов пасётся, там ты сам не найдёшь своего коня. И табун ведь не один, десятки. Скажи, в каком искать?
— Ну, а на чём мы домой поедем?
— Домой? — переспросил Алчедай опять с ухмылкой. — Домой ещё не скоро, князь.
— Но когда-то ж поедем?
— Не знаю, не знаю, князь. Может, через год, а может, и никогда. Хе-хе-хе.
Хотел спросить Юрий татарина: «А когда к хану?» Но благоразумно умолчал, понимая, что не в его интересах торопить сейчас события.
Чтоб не увели последних коней и остальные колеса, Романец с Иванцом отправились ночевать на телегу. Оставшись в кибитке со Стюркой, Юрий Данилович, от души приласкав её, размяк, разоткровенничался, почувствовав вдруг в ней единственного человека, по-настоящему преданного ему:
— Стюр, как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал: может, через год, а может, никогда?
— Да не слушай ты его, милый, болтает Бог весть что. Простит тебя хан, вот увидишь, простит, — шептала Стюрка, с искренней нежностью поглаживая голову любимого. — Я буду молиться за тебя.
— Но он же сказал, продать коней и телегу. Это что значит?
— А то, чтоб не покрали. Продадим. А приспеет пора ехать домой, купим. Тут прав косоглазый.
Дня два ещё колебались русские — продавать, не продавать, — на что-то надеясь и цепляясь за последнюю отговорку:
— Как продавать телегу без колеса?
И верно, кто ж купит обезноженную телегу? Однако на третий день прибежал ликующий Иванец, прижимая к животу пропавшее колесо.
— Нашёл, нашёл! — кричал он радостно, словно действительно нашёл сокровище.