Ханский ярлык
Шрифт:
Они вышли, юный князь и кормилец его, отныне становящийся первым советником в княжестве, первым боярином.
Часть вторая
СТРЕМНИНА
(1287-1304 годы)
1. ХРИСТОВА НЕВЕСТА
С самых смотрин Ефросинья стала жить ожиданием. Конечно, княжич Александр ей понравился, но и только. К сердцу присох Сысой окаянный. Никак не могла она его выкинуть из сердца, забыть. Да и как забыть, если
111
Сулицы — ручное холодное оружие, род копья.
А брат Михаил, став князем, часто за стол его приглашать начал, сшил ему кафтан из зелёного аксамита [112] , почти такой же, как у себя, сапожки козловые. И уж держаться стал Сысой гордо, осанисто, словно из бояр, а не из мизенных совсем. Да и то сказать, одну грудь с княжичем сосали, братья молочные. С этим не поспоришь.
Но в отношениях к княжне знал своё место Сысой. Она в глазах его читала, что любил он её, но любил как госпожу молодую, красивую, не так, как ей хотелось бы, не так, как она его втайне. И называл всегда лишь по отчеству: Ефросинья Ярославна.
112
Аксамит — рытый бархат.
Ах, как хотелось ей услышать от него ласковое «Ефросиньюшка», да если бы хоть за руку взял, она б, наверно, умерла от блаженства. Так нет же.
Вот она вздумала у него научиться ножи бросать — не потому, что алкала убить кого-то там, а просто чтоб было заделье побыть около. И из лука стрелять училась лишь из-за этого. Выучилась. Теперь вот за ножи взялась. У Сысоя точно в затесь втыкаются. А у неё? Даже в стенку иной раз не попадают, а то и просто: дзынь — и в сторону отлетают. Но для неё главное, что Сысой рядом стоит, за неё переживает, советует. Иной раз, поправляя нож в руке, и коснётся длани. И от этого прикосновения у бедной княжны аж дрогнет всё внутри, словно искра проскочит. А он, беспонятный, одно талдычит:
— Да не так же, Ефросинья Ярославна, а вот так. А теперь кидайте.
Какие же болваны эти мужчины. Ничего не понимают.
Ксения Юрьевна, увидев дочку за занятием мужским, не девичьим, днём ничего не сказала, а вечером, придя в её покои, попеняла:
— Зачем ты, доченька, ножи кидать стала? Наше ль это дело? Вся дворня дивится.
— А ну татары набегут, маменька.
— С татарами ратиться мужчины станут. А мы лишь молитвой пособлять будем.
— Да, а если в крепость они ворвутся?
— Ну, значит, судьба.
— Но я не хочу так! Мать Святославова, когда Переяславль татары взяли, бегучи от поганого, с заборола наземь кинулась. Я хочу такого поганого ножом встретить.
— Ух-ух, — разулыбалась княгиня, — какая ты у меня боевая!
Даже матери, самому близкому человеку, не могла Ефросинья признаться, зачем это ей ножи понадобились. Всё в сердце своём держала. А каково это девушке? Ни с кем не поделиться, не посоветоваться.
А меж тем мать с братом хлопочут, готовят невесту к венцу. Надо и новые платья пошить, украшения изготовить. И ехать на чём-то ж надо. В сарае стояло несколько повозок, резьбой и материей изукрашенных, но в пожаре все подчистую сгорели, одни колосные ободья да шкворни остались.
Призвал к себе Михаил тележного мастера-тесляра [113] .
— Надо
к выезду княжны сделать новую колу, да чтоб мягко в ней было и красиво.— Сделаю, князь, постараюсь. Уж для Ефросиньи-то Ярославны лоб расшибу, не кола будет — яичко.
И действительно, сделал тесляр колу на загляденье. Не кола — теремок на колёсах с дверью и крышей. Крышу сверху берёзовой берестой покрыл, чтоб дождь не промочил, ежели вдруг в пути случится. Сиденье кожей обил, подложив снизу очёсков льняных целую охапку. Позвал князя смотреть. Михаил Ярославич осмотрел, даже внутрь влез, посидел на мягком сиденье. Вылезши из колы, спросил:
113
Тесляр — столяр.
— Доедет до Переяславля?
— Хошь до самой Орды, — уверенно отвечал тесляр.
— Типун тебе на язык. Чего ей в Орде-то делать?
— Это я так, для примеру, Михаил Ярославич, для расстояния. А до Переяславля что тут? Рукой подать. Моя кола и туда и сюда выдюжит.
Несколько раз собираясь втроём, обсуждали, чего за невестой дать в приданое. Оно бы, конечно, хорошо какой-нито город, как встарь было, но надо в грядущее смотреть.
— Это усилит Переяславль, — сказал Александр Маркович. — Это ныне дружны мы, а ну какая замятия начнётся, с нашего ж города на нас ратников пошлют.
— Это верно, — вздохнула Ксения Юрьевна. — Може, чёрных людей дать за ней хоть бы сотню?
— Оно бы неплохо, но после татарского набега едва ль не половина в рабство угнаны, есть вески, где землю орать некому.
— Я думаю, — заговорил Михаил, — лучше дать за ней полтысячи гривен.
— И только-то? — удивилась Ксения Юрьевна. — Чтоб потом муж попрекал бедняжку нашей скупостью?
— Ещё можно на столько же скоры собрать, мехов драгоценных.
— А выход? С чем ты в Орду поедешь, если позовут?
— Да в этом году уже вряд ли позовут. Есть слух, что они там меж собой перессорились.
— Тоже ничего хорошего, — сказала княгиня.
— Почему, мама?
— Сейчас Александр — жених Ефросиньин — там, а в свою замятию поганые могут и наших затянуть. Вон Ногай за собой русских князей аж в Польшу и на Дунай таскал.
— Что делать, Ксения Юрьевна! — сказал Александр Маркович. — Он царь. Прикажет, и пойдёшь.
— Но нашим-то какая корысть в те края лезти?
— Корысть есть, княгиня. Если хан с собой наших зовёт, так хоть в это время выхода не требует. А при удачном походе ещё и добычей оделит. Татары стараются своих союзников не обижать. Этого у них не отнимешь.
— Ой, не хотела бы я, чтоб ты, Миша, на какой-то там Дунай ходил.
— Мама, — улыбнулся Михаил, — но они не станут ни тебя, ни меня об этом спрашивать.
Посоветовавшись, решили, что в приданое Ефросинье помимо гривен соберут с дюжину собольих сороковок [114] .
114
Сороковки (сорочки) — связка собольих шкурок по сорок штук, как раз на шубу.
И вечером Ксения Юрьевна пошла к дочке, сообщила ей о готовящемся приданом. Думала, порадует, но та сидела какая-то безучастная.
— Что с тобой, доченька? Уж не заболела ли?
— Да нет, мама, всё со мной в порядке.
Лукавила княжна, лукавила. Не очень-то «в порядке» с ней было. Днём девка Тоська похвасталась ей, что за конюшней Сысой поймал её и «щупался» и за себя звал идти.
— Как за себя? — похолодела Ефросинья от ревности, вдруг охватившей её.
— Ну замуж, через церкву, по-людски чтоб, — делилась Тоська.