Хазарская охота

Глеб с невольным участием посмотрел на его расстроенное лицо, и вдруг внезапным острым лучом в памяти вспыхнуло прошлое: первое января, развалины Грозного и шагнувший из пламени человек в камуфляже. Он было все тот же: ловкий, смуглолицый, под расстегнутым воротом – светится новенький полосатый «тельник». Каштановая прядь падает на глаза, на подбородке играет красивая ямочка: ни дать ни взять – голливудский герой.

– Тень? – окликнул его Глеб. Тот не обернулся.

– Здравствуй, Тень! – негромко позвал Глеб. – Грозный помнишь?

Водитель обернулся, на узких красивых губах застыла смущенная улыбка:

– Ты ошибся, брат… – сказал он с легким южным акцентом, – я из Приднестровья, ПМР – слыхал?

Глеб пожал плечами, с трудом смиряясь с ошибкой. То лицо и вправду почти стерлось, растворилось в памяти, ушло в тень, как черная луна в ночном небе. Вот ведь как бывает!

– На Богуру едем, там все возможно! – долдонил Мамоныч. – И рысь-то эта можа вовсе и не рысь…

– А кто? – испуганно спросил херувимчик. В ответ Мамоныч красноречиво пожал плечами.

От машины потек острый запах разлитого спирта, первым учуял его егерь.

– Ежкин кот! Водку разлили… – крякнул Мамоныч. В неподдельном отчаянии он подставил ладонь под льющуюся из багажника струю. – Целый ящик жахнули!

– Придется в город смотаться, – развел руками Толстяк. – Без горючки какая охота?

– Нет, дело тут не в горючке, – внезапно вызверился Блатной. – Ты, старик, кого набрал? С кем я в загон встану? Вот что, каждому триста долларов в зубы и топайте до шоссе, еще не поздно. С тобой, старик, пойдем, да еще этого можно взять, – он кивнул на Глеба. – Иначе охоте каюк! Фраера, разворачивайте дышло!

Он рванул ворот бушлата, точно он играл в пахана в сериале, играл честно, с понтами, но все же чуть переигрывал.

– Кто еще так думает? – внезапно подала голос девушка.

Мужики молча сопели.

Девушка расчехлила ружье и рывком зарядила магазин, а затем бросила блатному. Он машинально подхватил летящий в него приклад.

– Стреляй! – Она начертила помадой круг на березе, чуть выше своей головы, и встала под ним. Тщательно приталенный комбинезон выставлял напоказ ее опасную гибкость. Узкобедрая, очень стройная, с великолепной осанкой, она чем-то походила на красивого хищника – пантеру или гепарда. В ярком свете фар искрился иней на ее одежде и волосах, и стала заметна странная особенность ее глаз. Должно быть, при свете дня они были бледно-голубыми, как северное небо, но в потоке яростного электрического света зрачок висел в блеклом кружке, как черное солнце, как узкий кошачий глаз.

– Не-е… – попятился Блатной.

– Становись! Что, западло? – задиристо наскочил на него Мамоныч. – Обидел девку? Становись!

И Блатной внезапно подчинился и встал под дерево.

Девушка не глядя всадила пять пуль в алое «яблочко» над его головой. Пули впивались в кору одна за другой, при этом она вовсе не целилась, и пули ложились по траектории ее воли. Блатной выронил шапку в снег, и отмер не сразу, долго переминаясь на негнущихся ногах.

После остановки джип внезапно забарахлил, завелся кое-как, с перебоями, и неуверенно, но все же набрал скорость. Вброд одолели небольшое озеро и в густых сумерках вырулили к заимке.

Свиток десятый Месть

Ходила Безнога,

Клевала Безноса,

Летала Бескрыла,

Смерть-Мара,

Птица постыла…

Русский заговор

В дальние палаты отослал Радим Аману с сыновьями. Одно на небе солнце, и не видел он никого, кроме ненаглядной жены. От ревности почернела Амана и только ждала минуты, чтобы извести разлучницу. Вскоре ушел Радим с дружиной в Заднепровские степи, оставив в тереме небольшую охрану из верных людей.

С грустью вспоминала Пребрана моляны Девьей горы, пляски Вил – Солнцевых сестриц и науку Старой Макоши, Матери Зверей. Душно и одиноко ей в чужом городе, и день ото дня убывает ее волшебная сила. На рассвете уходила Пребрана из города и долго бродила по зеленым берегам Славутича. На прогулках ее сопровождали два гридня. Обратный путь лежал через рынок. У Жидовских ворот кипел шумный бранчливый торг. Проходя мимо шатров менял, невольно ускоряла шаг Пребрана. Вот дрогнула шелковая завеса шатра, блеснули под пологом темные глаза, и пахнуло на Пребрану смрадом, смешанным с благовониями. Остановилась Пребрана, задышала тревожно, и гридни подняли секиры.

Но все спокойно вокруг, шумит базар, зазывают гостей смуглые торговцы в пестрых, грязных халатах и в тюрбанах с накладными локонами, хватают за руки, наперебой предлагают свой товар. У русов зазывать покупателя не принято, не положено мужчине кричать и суетиться, и подолгу стоят они со своим товаром, наблюдая буйный торг чужеземцев.

Бен-Шаддай проводил глазами статную русинку с золотой гривной на шее и тут же послал мальчика, узнать кто она, из какого дома, и есть ли в том доме кто-нибудь из любящих золото. Как ручной горностай шла удача в недобрые руки Аманы: купец-единоверец предлагал избавиться от разлучницы да еще золотом наградить. Рассказала Амана все, что знала: о том, что привез воевода Кречет жену из леса, и нет у нее в Киеве ни друзей, ни родных.

Чутко спит Пребрана, иногда целыми ночами слушает шорохи в саду и шаги в тереме. Вот снова: вроде пробежал кто-то мимо двери! Тогда зовет она мамку и просит засветить в горнице свет. С каждым днем наливается под сердцем драгоценная ноша, златое дитя, сияющее во чреве, но женщина в тягости тревожится за двоих:

– Успокойся, касатка, – уговаривает ее мамка, – давай солью тебе через порог на сон-угомон…

И снова тонкий свист, шепот и шелест змеиной чешуи. Скользит по постели маленькая медная змейка. Потянулась Пребрана к топорику, спрятанному под подушкой, но змейка оказалась проворнее, скользнула по руке и ужалила в грудь. Мечется Пребрана на шелковой постели; онемел язык и отнялись ноги. Корчится, обхватив руками живот. Неслышно распахнулась дверь, упал в коридор лунный луч и осветил убитых гридней. Мягко ступая, вошли четверо, подхватили беспомощную женщину, завернули в ковер и вынесли в сад. С той ночи исчезла Пребрана, но прибавилось у Аманы золотое монисто из хазарских монет.

Только осенью вернулся Радим, и встретили его черные вести: пропала молодая боярыня, должно быть, обратно на Север подалась.

Смолчал Радим, не дрогнули тонкие губы, но словно весь воздух земли в эту минуту обратился в камень. А тут Амана крутится вокруг мужа, вьется, как змея-медянка, в глаза заглядывает, на ложе зовет. Позвякивает на шее дорогое монисто, а на монетах златых прочеканено «Иосиф Благословенный царь Хазарский». В гневе перевернул Радим ложе, и звякнул об пол стальной топорик-сокол и вонзился в пол – никогда не ушла бы Пребрана без своей заговоренной секиры…

Поднял Радим топорик и, глядя в узкие змеиные очи Аманы, взвесил в ладони и примерил к ее горлу удар точный, выверенный. Лишь перед грозным сиянием стали созналась Амана, что продала соперницу купцам, торгующим с Румом и Итилем.

Свершив казнь, отер Радим край секиры плащом и отнес тело Аманы к высокому берегу Днепра. Ни теперь, ни ранее не чуял Радим своей вины перед Аманой, взятой им во вражьем стане по праву сильного, а сыновья-погодки, которых лишил он матери, всегда чужими ему казались. Лишь любимое и трепетно желанное наделял душою суровый рус, и не было места хазаринке ни в его небе, где вольно парил белый кречет, ни в дремучем лесу его души. Едва пролил он кровь матери своих сыновей, засох в заповедной белозерской чаще высокий стройный ясень. Принял на себя зеленый побратим его вину и черную кровь женщины-змеи.