He как у людей

Кевин одевается, вытягивается во весь рост на идеально застеленной кровати с великолепным видом из окна и смотрит, как дублинцы идут через Лиффи по мосту Полпенни — завидно энергичной походкой людей, имеющих цель в жизни. А у него, спрашивается, какая цель? Трахнуть секретаршу из школы своей дочери в отеле, где останавливаются богатые иностранцы??

Роуз опаздывает уже почти на час. Кевин включает телевизор, пробегает по всем каналам (везде сплошное дерьмо) и выдувает большими глотками две бутылки пива из мини-бара, без конца проверяя сообщения в телефоне. Набирает текст, удаляет, снова набирает и, наконец, отправляет: «На месте». Достаточно сдержанно, как ему кажется. Мол, я уже здесь, а ты когда подойдешь? Ответа нет. Он пытается вычислить, опаздывает ли она или просто его прокинула, обдумывает следующий шаг, мысль о новом сообщении отбрасывает: все, что приходит в голову, выглядит либо самокастрацией (есть такое слово?), либо домогательством. Неужели он не видит, что происходит? Ему дают шанс вернуться, не ставить семью на грань разрушения, выпнуть свою эгоистичную задницу из этого пафосного отеля, который, в придачу ко всему прочему дерьму, которое он уже успел наворотить, будет стоить ему новой задолженности по кредитной карте, притом тайной от жены и детей.

И тут раздается стук в дверь.

Кевин с некоторым удовлетворением отмечает, что удары становятся все громче и чаще: Роуз Берд уже не терпится. Он подходит к двери, смотрит в глазок и видит прямо перед собой ее искаженное лицо. Искаженное, но тем не менее очаровательное. «О господи...» — думает он.

Кевин на волосок приоткрывает дверь.

— Чем могу вам помочь?

— Привет! Извини! — хихикает Роуз и приближает к нему лицо. — Ой, а ты давно ждешь?

— Уже собирался уходить.

— Никуда ты не собирался.

Она просовывает ногу в щель, распахивает дверь и, слегка толкнув Кевина локтем, проходит в номер — нетвердой походкой, с остекленевшими глазами, с большой холщовой сумкой, из которой торчит какая-то бутылка. Она уже не в состоянии держать равновесие, поворачивается, едва не падает лицом вперед, обдав Кевина облаком пивного перегара, однако все же удерживается на ногах.

Кевин и трезвую-то Роуз Берд почти не знает, что уж говорить о пьяной в дым.

— Симпатичный номер, — говорит она. Прежде чем он успевает ответить, ее губы касаются его губ. Поцелуй удивительно мягкий по сравнению с тем, чего можно было ждать после ее пьяного появления в дверях, и эта неторопливая мягкость несколько успокаивает его задетое самолюбие: она словно старается показать, что у нее в рукаве есть и другие карты, получше. Кевин расслабляется и целует ее в ответ. Он целуется в номере отеля с другой женщиной, не с женой, и это кажется совершенно естественным и в то же время невообразимым. Вскоре он уже освобождает ее блузку из тисков узких, слишком узких джинсов, и его ладони медленно ползут вверх по бархатистой коже ее спины.

Через несколько мгновений Роуз отстраняется и переводит дыхание. Кевин открывает глаза, и она одаривает его какой-то самодовольной улыбкой, а затем рыгает, нисколько не смущаясь, и скрещивает ноги.

— В туалет хочу, умираю.

Она идет к туалету и оставляет дверь открытой — до Кевина доносится журчание тугой струйки мочи. Сексуально.

— Ты только погляди на эту ванну! Охренеть! — кричит она. — А джакузи тут есть? — Кевин слышит шум воды — она что, краны открыла?

Ему бы сейчас схватить свой бумажник и выйти за дверь, оставив здесь эту пьяную женщину, которая ведет себя как девчонка, — пусть вырубится и проспится одна на туго застеленной кровати. Уехать домой, пока еще не случилось ничего непоправимого, списать этот постыдный эпизод на причуды среднего возраста, а потом вспоминать как переломный момент, когда он вовремя успел спасти свой брак.

Роуз шлепает босыми ногами по полу, непослушными пальцами расстегивая пуговицы блузки. В вырезе дразняще мелькает полоска коралловых кружев. Ох и слабак же он все-таки.

— Слушай, — говорит Кевин, — ты как себя чувствуешь?

— О-бал-бал-бал-денно. — Она скидывает коричневые замшевые ботинки, украшенные сложной фурнитурой. Один из них больно попадает Кевину по ноге.

— Ой, погоди! Я же шампанское принесла! — восклицает она. — Где моя сумка?

— Роуз. — Кевин говорит твердым отцовским тоном — в былые времена он приберегал его для тех случаев, когда дети ударялись в истерику и орали чуть ли не до пены изо рта (причина неизменно оказывалась в том, что они слишком устали или проголодались). — Послушай, может быть, лучше отложить до другого раза. Ты немного под градусом.

— Вот еще! — кричит она, орошая все вокруг брызгами слюны.

— Не хотелось бы, чтобы ты завтра проснулась и даже не вспомнила, каким я был диким мачо.

— Люблю мачо.

Он едва не кривится от боли, так тяжело ему от этого отказываться.

— И хотя ты мне кажешься очень Кевин смущенно замолкает. Две недели он обменивался с этой женщиной сальными шуточками по телефону, но здесь, лицом к лицу, у него не хватает храбрости называть вещи своими именами. — Ты мне кажешься очень привлекательной… — Сглатывает и мысленно повторяет: кошелек, дверь, домой. — Я думаю о тебе. Часто. — Он встает. — И тем не менее я считаю, что на этом сегодняшний вечер лучше закончить.

— Хрен тебе. — Роуз шагает к нему. Его короткая речь, кажется, произвела противоположный эффект и только раззадорила ее. Слабак и негодяй! Несмотря на внутренний протест, он не в силах сопротивляться тому, что происходит. События, кажется, развиваются сами собой. Ослепительная красотка толкает его на аккуратно застеленную кровать королевского размера — совершенно не по-супружески, совершенно по-голливудски, — и вот уже сидит на нем верхом. После нескольких попыток ей удается стянуть блузку, в стиле стрип-шоу раскрутить ее на пальце и наконец запустить через всю комнату, так что она едва не сбивает торшер. Оба хохочут.

— Ты уверена, что…

— Т-с-с, — говорит она и хочет приложить палец к его губам, но промахивается и попадает в левую ноздрю. — Хватит трепаться.

Роуз Берд жестом велит Кевину положить голову на подушку и начинает расстегивать на нем ремень… ремень…

— Спокойно, — говорит она. — Да расслабься ты.

И он расслабляется. Лежит спокойно. Она начинает стягивать с него брюки, но это дается ей нелегко, и ему приходится извиваться, чтобы помочь ей. Лежит ничком без штанов и обмирает от блаженства, пока Роуз стягивает с него трусы.

Роуз уже готовится взять его в свои горячие, влажные, пьяные руки. Наклоняется так, что ее прекрасное лицо зависает прямо над его промежностью, и он чувствует, что вот-вот выдаст залп. Пытается успокоиться, закрывает глаза, прогоняет от себя все мысли…

И вдруг она отшатывается с приглушенным: «Ой!» С неподдельным криком ужаса, как будто увидела клубок червей, ползущих на свет из вонючей мусорной кучи.

— Что? — поднимает он голову. — Что такое?

— О боже ты мой!

Роуз резко выпрямляется и садится на корточки.

Одолеваемый целым роем жутких предположений, из которых самое страшное: «Сейчас эту женщину вырвет прямо на мой член?», Кевин садится.

— Тебя что, тошнит?

— Ой, блинский блин! — Роуз пристально смотрит ему в пах и безудержно хохочет. — Боже ты мой! Ты в курсе, что у тебя там волосы седые?

Она запрокидывает голову назад в приступах совершенно девчоночьего смеха, каждый звук которого будет теперь безжалостно преследовать Кевина до конца его дней. Он молча хватает простыню и стыдливо прикрывает свои старческие причиндалы.

— Нет-нет, ну что ты, — бормочет Роуз и срывает с него простыню. — Извини… Нет, ты ложись, ложись. Это даже мило. Я ничего не имею против. — Она пытается снова усесться на нем верхом.

Кевин не в силах смотреть ей в глаза, и вообще у него нет сил ни на что, кроме мыслей о том, как он смешон. Он отводит взгляд. Цифровые часы на прикроватной тумбочке показывают 21:48. Время еще есть, времени навалом — еще часа два до того, как няня Кирана начнет донимать его звонками. Взгляд падает на узкую полоску малинового бюстгальтера, который Роуз сорвала с себя несколько минут назад в приступе неукротимого желания. Прожектор прикроватной лампы выхватывает бирку магазина.