Хелен
Шрифт:
Хелен кивнула.
– Да, Блейк.
– Сколько именно?
– Бедный Блейк - все в ней правда.
– Кто же тебя исцелил - Гиппократ? Или Иисус Христос? Скажи, Хелен хоть раз признайся. Почему ты не можешь сказать мне правду?
– Потому что все это бесполезно, Блейк.
Вошел судья и процесс возобновился.
* * *
Уставившись на стройную ладную фигурку миссис Ноутон, я мысленно взывал к вдове о помощи - больше просить мне было некого. "Женщину, подарившую вам жизнь, - молил я, - ждет смерть. Ее вздернут на виселицу варварский обычай, который тем не менее сохранился в нашем штате
Рут Ноутон пристально посмотрела на меня. Я повернулся к Хелен, а она вдруг улыбнулась. Во второй раз за все время нашего знакомства. Внезапно я ощутил себя окрыленным, словно семнадцатилетний мальчишка.
– Вы по-прежнему находитесь под присягой, миссис Ноутон, - напомнил судья Харрингтон. Затем обратился ко мне: - Можете приступать, мистер Эддиман.
– Миссис Ноутон, когда вы впервые узнали, что ваш муж изменяет вам с мисс Пиласки?
Сандлер так и взвился. Я, видите ли, задал свидетельнице наводящий вопрос, затем призвал её сделать умозаключение, да и сама постановка вопроса в такой форме совершенно недопустима.
Харрингтон уже менее охотно поддержал его. Он понимал, что не только лишит меня последней надежды, но и выбьет почву из-под ног.
– Перефразируйте ваш вопрос, мистер Эддиман, - предложил он.
– Мне кажется, что мы вправе приподнять завесу тайны над этой историей, хотя она и представляется такой неприглядной.
– Это не корректный перекрестный допрос, - настаивал Сандлер.
– Нет, вполне корректный, - мягко заметил судья Харрингтон, напомнивший мне священника, вызванного крестить незаконнорожденного младенца.
– Миссис Ноутон уже засвидетельствовала, что эта женщина часто присутствовала в её доме - по приглашению её мужа.
Воспользовавшись тем, что дверь чуточку приоткрыли, я навалился на неё всем телом. Добившись своего, я теперь в осторожной форме попросил миссис Ноутон охарактеризовать отношения её мужа с мисс Пиласки.
– Она была одной из его любовниц.
– Значит, у него были и другие любовницы?
– Да, наверное.
– Вы обсуждали этот вопрос с мужем? Пытались выразить свое возмущение...
Сандлер внес протест, но судья его не принял.
– Нет, мы не разговаривали на эту тему, - отрезала вдова.
Я прекрасно понимал, что она лжет. Значит, она решила, что не станет пятнать облик Ноутона. Судья, столп правосудия - она не хотела, чтобы память о нем втоптали в грязь.
– Случалось ли, что ваш муж избивал вас?
– спросил я. На сей раз на меня напустились оба - Сандлер и судья Харрингтон. Я вернулся к её показаниям.
– Вы засвидетельствовали, миссис Ноутон, что в то воскресное утро поехали в церковь без мужа. Знали ли вы, что он остался дома, чтобы встретиться с другой женщиной?
– Нет.
– Но он сказал вам, почему остается дома?
– В то утро он чувствовал себя усталым. Мой муж был христианин...
Она захлопнула дверь. Судья Ноутон был неприкосновенен. Я вернулся к убийству, но подвергнуть сомнению её показания так и не смог. Тогда я снова взялся за судью Ноутона.
– Вы помните тот случай, когда в вашем
доме впервые побывала полиция?На этот раз судья Харрингтон не выдержал.
– Я не потерплю такое поведение, мистер Эддиман. Еще одна подобная выходка - и вы будете отстранены от защиты.
Вдова уже превратилась в мученицу. Присяжных я уже начал раздражать. Я закончил допрос миссис Ноутон, и в заседании объявили перерыв. Обвинение было предъявлено, а я так ни за что и не зацепился.
* * *
Мы с Хелен съели по сандвичу в комнате для защитников. Поначалу мы молчали, а надзирательница, Красотка Шварц, пристально следила за нами, стоя в дверях. На Хелен суд пока никак не сказался. Кожа её сохраняла прежний здоровый оттенок, глаза сияли, а пухлые губы оставались ярко-алыми, даже не тронутые помадой. Внезапно Хелен порывисто наклонилась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Я окаменел. Сердце бешено заколотилось.
– Почему?
– только и выдавил я.
– Зачем ты это сделала?
– Потому что... О, Блейк, мне так вас жалко.
– Жалко?
– Словами это не выразишь. Что я пытаюсь сказать, Блейк?
– Не знаю. Как не знаю и того, что делать дальше.
– Ничего, Блейк. Вы бессильны.
– И должен позволить тебе умереть? Ты этого хочешь?
– Да.
– И ты не боишься?
– Нет, нисколько. Послушайте, Блейк, давайте не будем говорить о смерти. Вам ведь сейчас придется выстраивать какую-то линию защиты, да?
– Да - и я могу победить. Мне нужно лишь одно - чтобы ты встала и рассказала правду про Ноутона. Тогда мы сможем сыграть на самообороне, на внезапном порыве, вызванном желанием отплатить ему за издевательства и пытки...
– О, Блейк, неужели вы до сих пор настолько меня не знаете?
– Нет!
– Ноутон. Вечно вы, люди, пытаетесь возвести зло в фетиш. А ведь все это просто мелко и пакостно.
– Но ты согласна дать показания?
– Нет. Это слишком скучно и противно.
– Скучно!
– Да, Блейк.
– О Господи, что же мне с тобой делать!
– вскричал я.
– Все это просто безумие - твоя мать, немецкий язык, сифилис и инсульт! Бред какой-то...
Хелен посмотрела на меня и сочувственно покачала головой.
* * *
Доктор Сэнфорд Хаймен, возглавлявший психиатрическое отделение главной больницы Сан-Вердо, отличался крайней худобой и почти непрерывно курил. Поздоровавшись со мной в своем кабинете, он посочувствовал мне.
– Я представляю, что такое судебное заседание, - сказал он.
– У меня у самого такое ощущение, что я тоже постоянно вершу суд.
– Вы уделите мне десять минут?
– Даже пятнадцать, - великодушно предложил он.
– Хотя, если я верно догадываюсь, за чем вы пожаловали, нам столько не потребуется. Курите?
– Я отказался, а он закурил; тонкие пальцы, испещренные желтоватыми табачными пятнами, заметно дрожали. Перехватив мой взгляд, он сказал: - Да, я нервный, слишком много работаю, недосыпаю, плохо питаюсь, да и дымлю, как паровоз. В отличие от неё - у неё руки не дрожат и она не курит. Я, между прочим, бросал курить тридцать шесть раз. Я специально считаю, потому что рассчитываю когда-нибудь написать на эту тему статью. Марк Твен, знаете ли, уверял, что нет ничего проще, чем бросить курить - лично он проделывал это не меньше пятидесяти раз.