Хелен

– Если бы ты только знал, как ты смешон, - начала она.

– Прекрати!
– оборвал я. Все, что последует за этими словами, я уже знал наизусть.
– У меня нет ни малейшего желания это обсуждать.

– Разумеется!
– В следующую секунду её голос смягчился и в нем зазвучали молящие нотки.
– Неужели ты не понимаешь, что у меня хватило бы мозгов понять, как ты... если бы ты просто, как и следовало от тебя ожидать, связался с нормальной женщиной?

– Что значит - нормальной?
– не выдержал я.

– Блейк, ты сам отлично знаешь. Тебе тридцать семь лет. Половину своей жизни ты женат на мне. У тебя есть право взбрыкнуть, посмотреть на сторону. Неужто я слепая и не вижу, сколько хорошеньких женщин шныряют по Сан-Вердо? Здесь ошиваются толпы красоток, по сравнению с которыми я выгляжу дурнушкой. Я прекрасно понимаю, что и ноги у меня тонкие, и грудь слишком мала, да и веснушки по всему телу рассеяны. Что, по-твоему, я в зеркало никогда не смотрюсь? Поэтому я не стала бы тебя винить...

– Замолчи!
– поморщился я.
– Нечего мне объяснять, за что ты стала или не стала бы меня обвинять. И не занимайся кишкоедством. Я тоже тебя знаю и видел тебя голой не раз и не два. Ты красивая и умная женщина...

– Но не такая красивая и умная, как она.

– Кто?

– Все тебе надо разжевывать. Эта... Хелен Пиласки!

– Господи, Клэр, ну что ты несешь? Женщина сидит в тюрьме, в ожидании суда за убийство. За убийство - понимаешь? Неужели ты не можешь вбить это в свою... башку?

– Ты хотел сказать - в тупую башку? Скажи уж, не бойся.

– Не кричи - детей разбудишь.

– Ну и черт с ними!

– Успокойся, Клэр, - взмолился я.
– Возьми себя в руки.

Несколько раз сглотнув, она медленно, с расстановкой произнесла:

– Я ведь не одна это знаю, Блейк. Весь город только это и смакует: как Блейк Эддиман влюбился в дешевую потаскуху, развлекающуюся убийствами.

– Не говори так!

– Ага, проняло, - торжествующе улыбнулась Клэр, упиваясь своим достижением.
– Не по нутру тебе, когда её называют дешевой потаскухой. Может, назвать её тогда - дорогой потаскухой? Как-никак, сам Джо Апполони её обхаживал. А потом - Фрэнк Каттлер. Она соблазнила его в бассейне и отымела прямо там, в раздевалке...

– Это ложь!

– Да, разумеется. Бессовестная ложь. Только, кроме тебя, все об этом знают.

– А тебе кто сказал?

– Сам Фрэнк и сказал. Время джентльменов и отважных рыцарей, защищающих дамскую честь, прошло, мой дорогой. Если, конечно, вообще было когда-нибудь. Похоже, теперь вы одерживаете победы лишь для того, чтобы похвастать о них другим женщинам. Да, это так?

– Мне не нравится, что ты говоришь!

– Разумеется. Я твоя жена, Блейк. Мне-то хвастать нечем. Но ты посмотри на себя. Помнишь, как старый Бриско, аризонский миллионер, скончался от сердечного приступа? Он ведь тоже тогда влюбился в эту проститутку... Спроси кого хочешь, если не веришь.

Вот именно тогда мне и пришло в голову, что я больше не способен жить с Клэр, что нашему браку, да и в какой-то мере нам самим - настал конец.

* * *

Когда Хелен вошла в комнату для свиданий, я встал; я всегда вставал при её появлении. И, опять же как всегда, надзирательница поинтересовалась, не стоит ли ей остаться при нашем разговоре.

– Нет, спасибо, - отказался я.

– Я позову вас, если понадобится.

– Она - образцовая узница, мистер Эддиман, - сказала Красотка.
– И замечательная женщина.

Она оставила нас вдвоем, и Хелен приблизилась ко мне. Она не шла, а словно парила. Свободно, легко, раскрепощенно. Лицо её светилось здоровым румянцем, словно она и не сидела взаперти в тюремной келье. Зачесанные назад волосы матово сияли. Я, должно быть, выглядел не столь бодрым и здоровым, потому что Хелен, смерив меня несколько встревоженным взглядом, спросила, спал ли я ночью.

– Нет, в последнее время я почти лишился сна, - брякнул я, взволнованный этим мимолетным проявлением сочувствия. Ведь прежде она в лучшем случае встречала меня с холодным безразличием.

– Зачем вы ввязались в эту историю, Блейк?

– Я не хочу это обсуждать.

– А теперь вам кажется, что вы меня любите.

– Я этого не говорил.

– Да... но это бросается в глаза. Вы изголодались по любви.

– Я не хочу это обсуждать, Хелен, - сказал я.
– Но, если вы мне и вправду хоть чуточку небезразличны, то я тем более обязан вам помочь. Допустим, что будучи закоренелым эгоистом, я думаю только о себе. Тогда с вашей смертью мир для меня перестанет существовать.

– Блейк... О, бедный Блейк.

– Не смей меня жалеть, черт возьми!
– взорвался я.
– Себя лучше пожалей. Но что мне делать? Что мне говорить в суде? Чем больше я брыкаюсь, тем быстрее иду ко дну. Я поговорил с Джо Апполони..

– Занятная личность, - кивнула Хелен.

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что мне говорить, Блейк?

– Откройся мне!
– вскричал я.
– Хоть что-то расскажи. Должен же я знать, на чем стою - на зыбучих песках или в трясине? Дай мне хоть какую-то зацепку!

– Какую, Блейк?
– спокойно спросила она.

– Взять, к примеру, твою мать. Ведь за этой жалкой и тщедушной оболочкой таятся горести и беды всего человечества...

– Откуда вы это знаете, Блейк?

– Что именно?

– Что в ней таятся горести и беды всего человечества? Ведь даже участь её бедной и заброшенной дочки была этой женщине безразлична.

– И поэтому ты от неё отказалась?

– Блейк, выражайтесь корректнее. Я от неё вовсе не отказывалась. Вы спросили, её ли дочь перед ней стоит. Она это отрицала.

– Но она - твоя мать?

– Нет.

– Нет - и все, - вздохнул я.
– Только у тебя такие же отпечатки пальцев и такое же родимое пятно, как у её дочери. Но она - не твоя мать. Теперь тебе понятно, почему у меня крыша поехала? Ведь только полный безумец способен не спать ночами, думая о тебе. Вместо того, чтобы твердо сказать себе: да, это не простая проститутка, это шлюха высшего класса, которая подбирает миллионеров и вертит ими, как ей заблагорассудится.

– Скверные слова, Блейк, - произнесла она, без особого, впрочем, гнева или упрека.
– В сердце каждого мужчины есть уголок, которым он втайне ненавидит женщин. Какие же вы все лицемеры! Рассуждаете о добре и зле, правых и виноватых, хотя ровным счетом ничего не понимаете.