Хенемет-Амон

«Боги милостивые, надеюсь, с Саргоном все будет хорошо. Во что же мы с ним влезли с этим сыном вельможи? Неспроста награда была столь щедрой, ой неспроста…».

На негнущихся ногах он вышел из-под навеса и направился к стойлам за углом. Там его уже поджидал Хеп, которого он взял сегодня собой, дабы привезти на рынок еще пару тюков с утварью. Усевшись в телегу, караванщик испытал настоящее облегчение. В стопах разлилась истома. Давненько его не пробирал такой страх. Тем не менее, руки все еще дрожали, а сердце громко билось в груди.

– Вези меня домой, бычок, – пролепетал Саптах, – я мечтаю о пиве и объятиях Сатхекет.

Хеп вяло промычал и двинулся в путь.

Когда он покидал рыночную площадь, на ней показались первые стражники, факелами разгоняющие тьму.

«И где же вы раньше были, пески Сета вас занеси?» – подумал Саптах, но вслух ничего не сказал.

Встречу со страшной незнакомкой он хотел забыть, как можно скорее. Однако красивое, но злобное лицо никак не выходило у него из головы на протяжении всей дороги домой.

***

Джехутихотеп сидел, укутавшись в красный плащ, и угрюмо наблюдал, как Саргон ставит палатку, вбивая колышки в песок. Прислонившись спиной к верблюду, мальчик ощущал его тепло и урчание в животе.

– Мне кажется, он голоден, – подметил паренек.

Саргон глянул через плечо:

– Он всегда голоден, да, Минхотеп?

Верблюд обернулся к хозяину и сделал вид, будто собирается плюнуть.

– Даже не думай об этом, – весело засмеялся мулат, вновь возвращаясь к палатке.

Минхотеп что-то проворчал и отрешенным взглядом уставился на север, откуда доносился слабый ветер. С каждой минутой становилось прохладнее. Джехутихотеп устремил взор на юг. Туда, где в сгущающемся сумраке виднелись скалистые кряжи, называемые «лазуритовой лестницей». Горы были неиссякаемой жилой по добыче драгоценных камней.

Они уже далеко зашли во владения Сета. Пер-Бастет и Та-Меху скрылись за горизонтом, и теперь их повсюду окружали пески, местами переходящие в высокие барханы. На небе высыпали звезды. Солнце село за горизонт в той стороне, где находился Уасет. Его дом… Только сейчас, когда Та-Кемет скрылась из виду, Джехутихотеп по-настоящему осознал, что покинул родной и любимый край. На сердце начинала разливаться пустота. Он скучал… Скучал по маме и папе. Особенно по папе. Интересно, как он сейчас? Мама рассказывала, что ему плохо. Он тяжко болеет…

Странный шум вывел Джехутихотепа из задумчивости и заставил прислушаться. Из надвигающегося сумрака раздался непонятный звук… Чей-то плач. Паренек вздрогнул и напрягся. На мгновение все стихло… а затем опять! Плач. Слабый, но такой пробирающий, что мурашки побежали по телу. А потом он сменился стоном. Мальчик похолодел и судорожно вцепился руками в накидку. Протяжный вой, словно убитая горем мать оплакивает младенца. Джехутихотеп с тревогой во взоре озирался по сторонам, однако не увидел ничего, кроме песка и дюн.

– Что это? – испуганно прошептал он.

– А?

Саргон закончил возиться с палаткой и сел возле входа, повернувшись к мальчику лицом.

– Как будто кто-то плачет… очень жутко… но я никого не вижу.

Мулат напряг слух, пытаясь уловить подозрительные звуки. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только легкие порывы северного ветра свистели в ушах, да переносили мелкие песчинки.

– Быть может, тебе почудилось? – предположил Саргон.

– Нет же! – с жаром возразил паренек. – Клянусь! Я знаю, что слышал!

Спустя минуту стон раздался вновь. Далекий и протяжный.

– Вот! – прошептал Джехутихотеп. – Опять! Теперь ты слышишь?

– Да, – ответил мулат, – теперь слышу.

– Что это? – с испугом спросил мальчик.

– Барханы поют.

– Барханы? – паренек округлил глаза. – Как барханы могут петь?!

– Не знаю, – Саргон пожал плечами, – местные говорят, что это кричат души умерших, погребенных песками пустыни. Ведь они так и не нашли себе достойного упокоения.

Мальчика пробил озноб. То ли от холода, то ли от страха.

– А они нас не тронут?

Мулат вяло улыбнулся:

– Надо бояться живых, а не мертвых. Все хорошо. Тебя я в обиду не дам. Ни духам, ни гиенам.

– А тут гиены водятся?

Джехутихотепа сейчас слабо интересовали обитатели пустыни, но он хотел поскорее отвлечься от этого жуткого воя и перевести разговор в другое русло.

– Встречаются, – Саргон размял кисти, – но на людей нападают редко. Если только не обезумят от голода.

– Ты говорил, что твоя мама боится гиен, – вспомнил мальчик.

– Точно.

– А ты сам?

– Нет. Я знаю, как их одолеть.

– Хорошо, коли так.

Паренек выдохнул. Он начинал понемногу успокаиваться и привыкать к жуткому вою, временами долетающему до привала. К тому же уверенность спутника передавалась и ему. Тем не менее он продолжал с опаской посматривать в сторону дюн, силуэты которых виднелись в сумраке.

Саргон воздел глаза к небу:

– Пожалуй, надо спать. Встанем пораньше, пока зной не наступил. А к вечеру уже доберемся до Хазеты.

– Да, твоя правда, – согласился Джехутихотеп, а затем внезапно спросил, – помнишь ты сказал, что все чего-то боятся?

– Угум.

– Кажется, меня пугают эти поющие барханы… а чего боишься ты?

Мулат пристально посмотрел мальчику в глаза, и пареньку от этого стало неуютно. Он поежился.

– Неизвестности, – молвил Саргон.

– Неизвестности?

– Да. Когда я иду вслепую и не знаю, чего ждать.

– Понимаю тебя, – Джехутихотеп отвел взгляд.

– Мне не нравится, как ты от меня что-то скрываешь.

– Я ничего не скрываю, – возразил мальчик, продолжая смотреть в сторону.

– Ты умен, но врешь неумело.

Паренек насупился, но промолчал. Лишь плотнее завернулся в плащ.

– Почему ты не хочешь говорить о родителях? Кто они?

– Это не так чтобы важно.

– Раз неважно, так расскажи, – хмыкнул мулат.

Паренек снова не ответил.

– В какое дерьмо ты меня впутал?

Джехутихотеп вздрогнул:

– Я тебя ни в какое д… дер… не впутывал я тебя ни во что. Честно!