Холодное блюдо
Шрифт:
Подлый поступок вселенной и исчезновение изображения настолько обидело Серегу, что он вознамерился всплакнуть о горькой своей судьбинушке и даже что-то провыл.
Жалостливое.
Вой не остался незамеченным.
– Рыжий, я же просил слегка! А ты ему долбанул с размаха, под стол аж залетел, бедолага… Тут не то что освежить память, последнюю отшиб. Вон, гляди, скулит…
– Нормально я ему… По касательной, как любимую женщину. Поскулит и перестанет.
– По касательной… Если ты так с любимой женщиной, то я ей сочувствую… Посмотри, башку он там не проломил? А то тогда шеф нам самим проломит…что-нибудь.
– Да целехонек он, смотри…
Какая-то неведомая
– Па-ацаны, за чё ба-азар? – обрадовался смене обстановки Величев. Интерьер в темных тонах действовал на него угнетающе, а тут веселенькая атмосфера, добрые люди…
– Смотри-ка, точно в целости и сохранности, просто каскадер. Молодец, Рыжий, умеешь.
– Гарантия!
– Орел, – скептически усмехнулся Масальский. – Сдувайся, пока не лопнул. И давай заворачивай конфетку, к шефу пора.
– Что, прямо так?
– Нет, раком до Китая, твою мать!
– Но он же вообще в дугу! Как его к шефу тащить?
– На руках, блин!
– Да он там все ковры заблюет! Нам же потом и достанется, еще заставит чистить…
– Не заблюет. А заблюет – уберешь, не переломишься. И вообще не твоя забота. Твоя – взял и понес!
– …в рот…- выразил полноту чувств коренастый брюнет.
– И отключи его, а то в самом деле наблюет.
Вслушивавшийся с глубокомысленным видом в разговор двух незваных гостей, Серега весело икнул.
– Тебе что, ты стрелки перевел, крайнего назначил и весь в белом, а я в дерьме, – проворчал Рыжий, но указание Масальского выполнил в точности – аккуратным ударом в челюсть вырубил Величева, не дав упасть, сгреб его со стула, взвалил на плечо и потащил к выходу. Официанты с немым изумлением и тихим восторгом наблюдали, как "отключают" и уносят их работодателя, но благоразумно не вмешивались. Во-первых, за время работы они и не такое видали, а во-вторых, жизненный опыт, накопленный во время профессиональной деятельности, подсказывал, что встревать в чужие разборки не стоит. Если человека несут на плече, значит это кому-нибудь нужно. И мешать – себе дороже. Чревато членовредительством.
В целом транспортировка протекала успешно, лишь в дверях Рыжий зацепился головой Величева об косяк, но вынос тела данное прискорбное обстоятельство почти не задержало. Задержало другое.
В момент посадки в автомобиль Масальского осенило.
– Стой!
– Чего…стой?! – практически матом ответил Рыжий, утрамбовывающий Серегину тушу в тесноту заднего сиденья.
– Стой, говорю!
– …в рот!- не согласился Рыжий, но процесс утрамбовки приостановил.- И чего?
– А ведь ты прав, к шефу его везти в подобном состоянии не стоит.
– Я же говорил – наблюет.
– При чем здесь наблюет?- удивился Масальский.- Пусть хоть кишками харкает… Шеф с ним поговорить хотел, а как с таким…паштетом общаться. Он же двух слов не свяжет.
– И наблюет.
– Задолбал ты уже… Короче, план меняется. В офис мы его сию минуту не везем, а доставим через пару часов…
– Шеф же сказал немедленно.
– С шефом я созвонюсь, согласую. По-любому, от этого алкаша сейчас толку не будет. Надо его проветрить, освежить. Под душ засунуть, кофеем напоить или что там еще… Какие есть средства для быстрого протрезвления?
– Вытрезвитель.
– Рыжий!
– Еще башкой в унитаз макнуть – хорошо помогает.
– Вот ты его макать и будешь, юморист! Макать до тех пор, пока руки не отсохнут,
понял!– Костя, ладно, что ты завелся. Вон прохожие слушают… И чего ты у меня спрашиваешь, я что бухарик?
– А что, не пьешь что ли?!
– В меру. И не на работе.
– Угу,- скептически ухнул Масальский.- В общем, под душ, а потом к шефу. Нет, даже лучше – в бассейн. Точно, едем в сауну.
Вместо ответа главный Тумановский специалист по деликатным поручениям услышал площадную брань, в которой на литературность и цензурность претендовали только слово "рот" и предлоги "на" и "в". А потом с заднего сиденья автомобиля послышались глухие удары.
– Ты чего это?!- остолбенел Масальский.
Рыжий выпрыгнул из салона, отряхнул штанину и чуть ли не плачущим голосом пожаловался:
– Наблевал все-таки, скотина!
– Ты меня слышишь?!
Серега слышал. К сожалению.
Слышал, но, откровенно говоря, переваривал воспринятое органами слуха с трудом. Вообще не переваривал. Его тянуло…вывалить услышанное обратно. Вместе с остатками былой хандры.
Сдерживало только одно – Величев опасался, что Туманова до глубины души оскорбит подобный моветон, и он прикажет проветрить ему мозги.
Свинцом.
А в Серегиных мозгах и без столь радикального проветривания царил полный хаос. И это не считая болевых ощущений. Болело же у Велика буквально все. Каждая клеточка. Без преувеличения – до корней волос. Кости ломило, спину кололо, желудок выписывал азартные кренделя и норовил познакомиться то с кишками, то с наружной обстановкой. А голова…нет, о голове лучше не упоминать… Даже зад, о наличии в котором нервных окончаний, Величев и не ведал, ныл. Словно по пятой точке эскадрон кавалеристов проскакал. Хорошо хоть ныл не в тех местах, что…симпатичны лицам нетрадиционной ориентации, иначе впору заподозрить…страшное. Отморозки ведь кругом, куда не плюнь – подонки без стыда и совести; пока он валялся в беспамятстве, что угодно могли сотворить. Вплоть до глумления.
До такого не дошло. Кажется…
Впрочем, легче от этого становилось лишь на йоту. Серега и раньше, случалось, упивался до полного сумления, но чтобы ощущать себя в результате некоторого прояснения сознания столь хреново… простите, не было. Наверное, его пропустили через мясорубку, а фарш закатали в консервную банку. Величев смутно подозревал, что причина чудовищных ощущений- хотелось придумать более красочный эпитет, но мозги на гора выдавали в основном нечто примитивно-нецензурное – крылась в экстренном выведении из состояния, приближенного к нирване. Даже не выведения, а вытаскивании. За шкирку. Подробностей данной процедуры в памяти не сохранилось, но Велик припоминал, что по морде лупцевали, ледяной водой окатывали и какими-то таблетками кормили.
Садисты. А Масальский, вообще…
Полностью протрезвить Серегу добровольные борцы с зеленым змием не сумели, но добились того, что он очнулся и стал более-менее адекватно воспринимать свое место в подлунном мире. Настолько адекватно, что пожалел о прояснении сознания и поневоле позавидовал самому себе сколько-там-часовой давности. И он еще предавался хандре и печали, заливал коньяком горечь от безысходности. Наивный! Он еще не знал, что такое настоящая безысходность. Вот сейчас, когда его выворачивает от боли, а рухнуть пустым пыльным мешком на пол ему мешают вцепившиеся в руки "папины" церберы, которые только и ждут приказа, чтобы начать рвать исстрадавшееся Серегино тело на куски, он понял, что это – безысходность. И с чем ее едят.С кровью.