Холодные шесть тысяч

— Продолжай. Мне понравилась эта история.

Уэйн-старший улыбнулся:

— Еще бы. Можно ненавидеть глупо и с умом — и ты так и не усвоил разницы.

Уэйн улыбнулся:

— Может, я ждал, что ты мне это растолкуешь.

Его отец зажег сигарету с позолоченным фильтром.

— Мое твердое убеждение — цветным следует предоставить право голоса и уравнять в правах с белыми, что укрепит их коллективный разум и научит сопротивляться демагогам вроде Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди. Ваша фармацевтическая эпопея дает им успокоительное, нужное большинству из них, изолирующее от нынешних глупых лозунгов. Мои друзья из полиции говорят мне, что число преступлений, совершенных черными в белых районах Вегаса не особо возросло с начала вашей фармакопеи, так что она, как ни крути, помогла изолировать цветных в своих районах, где им, по большому счету, и место.

Уэйн потянулся. Посмотрел на север — туда, где виднелся Стрип.

Его отец принялся пускать колечки дыма.

— Задумался. Я-то уже надеялся услышать в ответ что-нибудь умное.

— Я очень устал, извини.

— Ага, значит, ты пришел в нужное время.

— В каком-то смысле так и есть.

— Расскажи про Вьетнам.

Уэйн пожал плечами:

— Скучная и бессмысленная война.

— Да, но тебе там нравится.

Уэйн схватил трость отца и принялся выделывать кунштюки. Подбрасывать и ловить. Вертеть и выписывать восьмерки.

Отец отобрал трость.

— Посмотри на меня, сынок. Смотри на меня: я скажу тебе одну вещь.

Смотри: ты похож на него. У тебя его глаза.

Уэйн-старший бросил трость на пол и сжал его ладони — очень сильно.

— Прости меня за Даллас, сынок. Это единственное, о чем я сожалею в этой жизни.

Смотри — он говорит правду — на его глазах выступили слезы.

Уэйн улыбнулся:

— Иногда мне кажется, что я там родился.

— Ты мне благодарен?

Уэйн выдернул руки. Встряхнул, чтобы разогнать кровь. Пощелкал большими пальцами.

— Не надо на меня давить. Не заставляй меня жалеть о сказанном.

Уэйн-старший затушил сигарету. Пепельница аж подпрыгнула — так тряслись его руки.

— Ты уже убил Уэнделла Дерфи?

— Я его не нашел.

— Тебе известно, где он?

— Думаю, в Эл-Эй.

— Я знаю кое-кого из тамошней полиции. Они могут устроить «сигнал всем постам».

Уэйн покачал головой:

— Он мой. Позволь мне разобраться самому.

Послышались выстрелы — десять вечера, северо-запад.

Уэйн сказал:

— А ты меня прости за Дженис.

Уэйн-старший рассмеялся. Он не просто хохотал — он выл и ревел.

— Мой сын трахает мою жену и просит прощения! Извини, что я смеюсь и говорю, что мне насрать, — но его я всегда любил больше, чем ее.

Смотри — мокрые глаза и морщинки от смеха — он говорит правду.

Уэйн-старший откашлялся:

— Выслушаешь мое предложение?

— Да.

— Дуайт Холли проворачивает какую-то шибко сложную операцию против борцов за гражданские права. Ты отлично подойдешь на роль дублера.

Уэйн улыбнулся:

— Дуайт меня терпеть не может. И ты это прекрасно знаешь.

— Дуайт умеет ненавидеть. Он знает, что и ты тоже, — как знает и то, насколько ты можешь быть полезен.

Уэйн пощелкал костяшками пальцев:

— Я ненавижу только плохих. В отличие от дебилов клановцев, которые кончают от того, что бомбят негритянские церкви.

Уэйн-старший поднялся.

— Тебе вполне по силам проводить сложные операции. Ты знаешь жизнь, понимаешь, на чем можно зацикливаться, а на чем не стоит; так что запросто можешь выкинуть из головы всякую ерунду, скооперироваться с нужными людьми и заняться очень интересными вещами.

Уэйн закрыл глаза и перед его внутренним взором предстали слова: НЕНАВИСТЬ. ЛЮБОВЬ. РАБОТА.

— Что-то ты сегодня задумчивый, сынок. Видать, унаследовал папочкин нюх на всякого рода удачные случаи.

Уэйн сказал:

— Не надо на меня давить. Иначе все испортишь.

95. (Лас-Вегас, 28 ноября 1966 года)

Кот бродил по номеру. Кровать он считал своими угодьями. Он точил когти об изголовье, драл простыни и подушки.

Пит проснулся и поцеловал Барби. И заметил огромный синяк на ее щеке. Вчера он вырубился рано. А жена легла поздно. Он даже не услышал, как она вернулась.

Он коснулся ее волос и поцеловал синяк. Позвонили в дверь — но Барби не разбудило и это. Черт — без двадцати восемь утра.

Пит встал, накинул халат, вышел и открыл дверь. Черт, это Фред Турентайн. Растрепанный Фредди — с обалдевшим видом. В его халате и отороченных мехом шлепанцах. Явно в шоке. С магнитофончиком и бобиной. Аж трясется весь.

Пит втащил его внутрь и забрал причиндалы. И дверь прикрыл. Фред понемногу пришел в себя и перестал дрожать и трястись.

— Я ходил на пост прослушки — проверить записи от прошлой ночи, из номеров для парочек. Пит, у Дома и Сэла Минео что-то случилось.

Так.

Пит расчистил место на столе и пристроил магнитофон. Воткнул провод и заправил пленку. И нажал «пуск». Послышалось шипение и сигналы — пока никакого голоса.

Ага — послышался щелчок — микрофон включен.

Сэл: «Дом… э-э… идиот, это моя сте…»

Дом: «Не то, что ты… просто смотрел… этот номер…»

Сэл: «Придурок. Гребаный членосос».

Дом: «Кто из нас членосос, так это ты. Любишь пососать моего большого дружка, гребаный бывший…»

Послышались звуки, точно кто-то что-то опрокинул, сопение, звон и лязг.

Треск. Глухие звуки — кто-то орудовал ножом. «Сэл, нет, нет…» Повизгивание, бульканье, задыхающиеся всхлипы.

Сэл: «Прошу тебя, пожалуйста, пожалуйста. Господи, только не это…»

Всхлипы. Тяжелое дыхание. Сопение и слова молитвы — набожное: «Господи, прости мне мое прегрешение, грешен я, пошел против воли Твоей…»

У Пита пошли по спине мурашки. Он почувствовал, как защемило в паху и встали дыбом волосы на шее. Он выключил магнитофон, ухватил связку ключей и — на всякий случай — пушку.

И вышел. Проверил парковку и номера-бунгало. Восемь утра — стоят припаркованные авто, и все тихо.

Сэл сбежал в Вегас. Дом всегда приезжал трахаться на своей машине. Теперь ее не было на месте.

Тихо — вот и траходром. Пит потряс ручку двери — заперто. Он достал ключ и отпер дверь. И вот что увидел.