Холостяк
Шрифт:
Серьезно. Ей не понравится то, что она там найдет. У меня в ванной есть целый ящик с презервативами, а также набор наручников, шелковых галстуков и повязок на глаза в тумбочке. Я не говорю, что я бабник, но я обыкновенный американец с работающим «аппаратом», и время от времени мне нужно развлечься. И из всех этих развлечений ничто, кажется, не может развлечь меня лучше, чем хороший, старомодный, ни к чему не обязывающий секс.
— Конечно, шучу. Каким я была бы гостем, если бы стала разнюхивать твои секреты? — Она подходит к островку.
— Ты пьешь пиво? — спрашиваю я.
Серена
— На самом деле, нет.
Я протягиваю его ей.
— Сегодня да.
Серена подносит его к носу, нюхает, а затем пробует. И тут же кривится. Оно для нее горькое, но она привыкает к этому.
Я беру себе другую бутылку и сажусь на табурет.
— Так это то, что ты делаешь после работы? — Серена садится рядом со мной.
— Иногда...
— Что ты делаешь, когда не пьешь один?
— Встречаюсь с друзьями. Семьей. — Я ее проверяю. — Просто потому, что я работаю, не значит, что у меня нет жизни.
— Говорят, что пить одному — это признак проблем.
— Я говорю, что это чушь. — Я делаю глоток пива. — Нет ничего лучше холодного пива после долгого дня.
— Это напрягает? — спрашивает Серена. — Быть адвокатом?
Я делаю еще глоток и пожимаю плечами.
— Иногда.
— Разве ты не собираешься спросить меня, чем я занималась?
Я наклоняюсь к ней, чуть склонив голову, чувствуя себя виноватым за то, что думаю, ведь она была настоящей принцессой с Парк-авеню.
— И чем ты занималась, Серена? — спрашиваю я.
— Я генеральный директор и основатель некоммерческой организации, которая занимается распространением сведений о безопасности лодок, — отвечает она. — Деятельность была приостановлена последние пару месяцев, но до этого мы были достаточно активны. Это намного больше работы, чем люди думают, и большую часть времени знакомые смеялись, когда я говорила им, что у меня есть работа. Это такой же труд, как и на любой другой работе. Я иногда проводила по сорок, иногда по пятьдесят часов в неделю на работе.
— Ты скучаешь по этому?
Серена кивает.
— Я скучаю по людям. Работе с информацией. Моя мать погибла в аварии на лодке.
— Прости.
Она делает большой глоток и на этот раз не кривится.
— Это было очень давно.
— Хочешь экскурсию? — спрашиваю я. — Выбраться из квартиры? Я не могу оставаться целый вечер взаперти.
— Конечно, — говорит Серена.
Я выливаю остатки своего напитка в раковину.
— Напротив есть ресторан. Давай сначала поедим, а потом я покажу то, чего тебе не хватало всю жизнь.
Подмигиваю ей, и она встает, направляясь по коридору к своей комнате, чтобы одеться. А я остаюсь стоять здесь, как какой-то придурок, задаваясь вопросом, что, черт возьми, эта улыбка делает на моем лице и почему я посвятил кого-то в мою личную жизнь, чего не делал в течение последних двух лет. Я стою здесь, мой живот наполнен проклятыми бабочками из-за женщины, которую я едва знаю.
Запираю все это внутри и напоминаю себе вести себя как профессионал. Не думать о том, как охренительно сексуальны эти губы в форме сердечка. Не думать о том, насколько мягкой будет ощущаться
ее кожа, прижатая к моей. О том, как будут ощущаться ее волосы, когда я буду пробегать своими пальцами сквозь эти ярко-рыжие локоны.Это. Не. Свидание.
И в честь того, что это не свидание, я меняю костюм на рваные джинсы и выцветшую футболку с логотипом «Аэросмит», купленную пять лет назад на распродаже.
— Готова? — Через несколько минут Серена идет по коридору на каблуках, ее ноги обтянуты кожаными леггинсами, а с плеч свисает полупрозрачная блузка цвета слоновой кости. Ее волосы заплетены в свободную косу, которая перекинута через одно плечо, а губы накрашены красной помадой.
Не прошло и пяти минут, и теперь она одета так, как будто мы идем на свидание.
— Так. Ладно. — Пытаясь подобрать слова, стараюсь не смотреть слишком долго, стараюсь изо всех сил удерживать свой член от стояка. Но, думаю, уже слишком поздно. — Поехали.
Серена пахнет, как парфюмерный магазин. В хорошем смысле. Как парфюм, новая одежда и причудливые свечи.
Как все новое.
И это именно то, кем она является.
В любой день Рикстон Фоллс пахнет водой. Окруженные водопадами, рыболовными потоками и подводным течением Атлантического океана, мы находимся во власти направления ветра. Иногда бриз свежий и напоминает мне о каникулах.
О рыбалке с моим дедом. На его затхлом озере. В других случаях ветер несет отвратительный запах мертвой сушеной рыбы и человеческих отходов с водоочистной станции к северу от города.
Но сегодня вечером Рикстон Фоллс пахнет миллионом баксов.
Но это может быть и потому, что я на полшага позади Серены. Ее ноги потрясающе длинные, и, хотя у нас есть все время в мире, она движется, как будто спешит куда-то.
— Эй, притормози. — Я кладу руку ей на плечо, притягивая ее к себе.
— Прости. — Серена поворачивается ко мне, откидывая с лица прядь волос. — В городе я хожу быстро. Наверное, на секунду забыла, где нахожусь.
— Да. Здесь постоянно так. Люди постоянно путают Рикстон Фоллс и Манхэттен.
Серена широко улыбается и легонько шлепает меня по руке.
— Мы на месте. — Я указываю на зеленый навес над причудливым кафе с четырьмя окнами. Это не шикарное заведение, и это не то место, куда бы я пригласил девушку на свидание или привел кого-то, чтобы произвести впечатление, но в этом-то все и дело. Это нейтральная зона.
Придерживая дверь, я следую за Сереной. Хозяйка размещает нас у окна, из которого открывается потрясающий вид на Вайн-стрит и прохожих. Серена спрашивает, не против ли я, если она сегодня выпьет вино, и я предлагаю разделить с ней бутылку. Было бы грубо позволить ей пить в одиночку.
Телевизор над баром сообщает о какой-то чрезвычайной ситуации в администрации президента, и в кафе становится тихо. В то время как президент Монтгомери размышляет о разрушительном землетрясении в Индонезии, забравшее шестизначное число жизней, мое сердце сжимается. Он посылает туда армию. Они призывают спасателей, добровольцев, собирают гуманитарную помощь. Все, что мы сможем дать, они отвезут туда.