Хождение Восвояси

И началось.

Обе линии движения – вперед и назад – остановились. Брошенные, одна за другой тачки с грохотом падали наземь, рассыпая свой груз или просто придавливая ноги неувертливым камневозам. Но даже придавленные или присыпанные, те не замечали происходящего, потому что по тоннелю летало-разносилось, словно заводное эхо, одно-единственное слово:

– Акума?..

– Акума! Акума!

– Акума!!!

И не успели Ивановичи понять, что происходит, как работники словно обезумели. С воплями "Акума! Спасайтесь! Берегитесь! Акума!" поденщики ломанулись к выходу, превращая тоннель в улицу с чрезвычайно односторонним движением.

Не выпуская Тихона и стараясь не вырваться из хватки брата, Лёлька пыталась встать, увернуться, но лишь налетала на прущих сломя голову вамаясьцев, роняя их наземь и повышая градусы их и без того выкипающей паники.

– Акума вырвался!!!

– Помогите!!!

– Бегите!!!

– Спасите!!!

– Акума!!!..

Если бы не один из брошенных недокоридоров, глубиной оказавшийся не более шкафа, двумя растоптанными лукоморцами и тремя десятками вамаясьцев с сердечным приступом этим вечером было бы больше. Последний рывок – и ребята влетели в спасительный тупик. Прижавшись к стене, они наблюдали, как мимо их прибежища неслись поденщики, перепрыгивая через брошенные тачки и упавших товарищей.

Когда топот последних ног стих за поворотом, Ивановичи выглянули наружу – осторожно. Топот как индикатор скорости и расстояния, конечно, хорош, но если налетишь на работяжку не подкованного гэтами, а босого, а еще хуже – на никуда не спешащего и ничего не роняющего ученика или самурая, объяснений и манёвров не оберешься. Но в кои-то веки было тихо кругом – ни скрипа колес, ни погромыхивания тачек, ни ближних или далёких вопросов в вамаясьском духе [261] . Лишь непонятное смутное гудение доносилось то ли снизу, то ли из стен, словно направлялись они не к месту упокоения самого опасного артефакта Белого Света, а на пчелоферму.

261

"Какого чудесного сегодня оттенка это облако пыли, висящее в воздухе которые сутки, и какими эстетичными несмываемыми узорами опускается оно на наши новые кимоно. Не знает ли многоуважаемый сан, отчего, куда и по благовольному соизволению какого конкретно божества, да воскурятся ему самые благовонючие благовония, так неожиданно и энергично отбыли все работники, причем именно в тот момент, когда их усилий нам больше всего на Белом Свете не хватает?"

Наметив направление и скорость предстоящего марш-броска, Лёлька перестроила свою армию. Тихону была поставлена задача сидеть на ее плечах и держаться хоть зубами за воздух, а Яру – ухватиться за ее левую руку выше локтя, смотреть под ноги и в оба, и молчать. Проинструктировав таким образом обоих, девочка сурово сдвинула брови и зашагала под уклон.

Место упокоения амулета Грома предстало перед ними неожиданно. Поворот за поворотом, тоннель спускался спиралью вниз без дальнейших ответвлений и подвохов, и вдруг спасателей Белого Света от амулета Грома – или наоборот – за очередным углом встретила украшенная угольно-черными иероглифами арка. За ней расстилался огромный зал, погруженный в девять десятых мрака [262] , с низким сводчатым потолком, наполненный битым камнем по углам, магами посредине и гулким гудением – равномерно по всему объему.

262

Полумрак – это когда мрака в растворе темноты и света половина. В данном случае фонари освещали лишь скромный пятачок посреди зала, едва ли десятую его часть.

Когда Лёлька прижалась к стене, высматривая предполагаемого противника, Ярик оказался притиснутым к произведению древневотвоясьской магической каллиграфии. Присмотревшись – но главным образом, принюхавшись – он понял, что угольно-черными иероглифы были по той простой причине, что недавно выгорели до углей, оставив в камне глубокие канавки, разящие чем-то неприятно-едким. И хотя ни древние символы, ни их судьба ему ни о чем не говорили, сердце мальчика сжалось от скверных предчувствий.

В надежде увидеть хоть что-нибудь обнадеживающее, он выглянул из-за плеча сестры и понял, что с надеждами поторопился. Камни вперемешку с землей, стая магов, покрытых пылью таким ровным и толстым слоем, что ученика было не отличить от учителя, темнота по углам, свет фонарей в середине – но не нормальный, теплый, а синеватый, истерично подергивающийся в такт движениям рук одного из волшебников, какие-то валуны повсюду – то ли упали с потолка, то ли были оставлены тут вотвоясьскими чародеями – не иначе, с какой-нибудь коварной членовредительской целью…

С первого взгляда Лёлька тоже не высмотрела ничего хорошего. Впрочем, со второго и третьего – тоже, и поэтому девочка, насупленная и строгая, чтобы не показать той паники, что тихой сапой подрывала бастионы ее решимости, дернула Яра за рубаху: "Подходим поближе". Брат, понимая, что его мужественного взора и сурово выпяченного подбородка всё равно никто не увидит, даже не стал пытаться их изобразить.

Вамаясьцы – человек десять – чинно стояли полукругом в центре зала [263] , вложив руки в рукава коротких кимоно и чуть наклонившись над чем-то не видимым от входа. Тщательно огибая всё, что могло стукнуть, хрустнуть или треснуть под ногами, Ивановичи двинулись к ним.

263

Если не считать одного, с тарабарской экспрессией и под тарабарщину же потрясающего руками над брошенными тачками, то ли высказывающего отсутствующим камневозам всё, что думает про них и их семьи до десятого колена, то ли накладывая заклинание поиска и возврата.

Еще не доходя до цели, Лёлька услышала их разговор:

– …вдумчиво взвесив прозвучавшие ранее предположения, я пришел к выводу, что это не может быть ничем иным, как иррегулярными нелинейно ускоряющими чарами, аналогичными выведенными Янамото Навернуси в трехсот пятом году империи, дайитикю Пахудэй.

– При всём уважении к учености моего оппонента, мне не перестает казаться, что это аккумулирующее заклинание, сходное с тем, что Амбари Сусеки опубликовал в двести сорок третьем году империи, дайитикю Икота.

– Если вы помните, дайитикю Пахудэй, именно в процессе испытания иррегулярных нелинейно ускоряющих чар премудрый Янамото передал светлоликой Мимасите свою бессмертную душу, а чарам – свое не менее бессмертное имя, – учтиво возразил первый ученик повыше.

– А я полагаю, что всем известно, что со времени введения аккумулирующего заклинания в практику отечественных адептов магии урожаи злаковых в процессе хранения преумножаются в шесть раз, что более чем соответствует генеральной линии в области сельского хозяйства, проводимой династией Маяхата, дайитикю Икота, – не менее учтиво сообщил своё мнение первый ученик потолще.

– Позволь заметить, дайитикю Пахудэй, что манера отбытия премудрого Навернуси из этого мира не имеет себе равных по дерзновению. На своем волшебном устройстве, опередившем время на много веков, он пролетел от городских ворот до самой стены Запретного города. А когда расчистили оставшиеся за ним развалины, образовавшуюся прямую улицу – единственную в Маяхате! – в простом народе назвали его именем, Янамото Звездануто, что в переводе с древневосвоясьского означает "Пробитая Янамото, пронесшимся подобно комете"!

– У меня создалось такое впечатление, что некоторым уважаемым первым ученикам следовало бы уделять больше внимания древневосвоясьскому языку, а не только истории магии, что само по себе не может не быть похвальным, а также чаще бывать среди простого народа, – вежливо поклонился толстяк. – И показалось мне, или это был намек на то, что не менее премудрый Сусеки погиб, всего лишь навернувшись… то есть упав с банального амбара, когда…

– Не ссорьтесь, горячие вамаясьские парни, – приподнял руки ладонями вверх стоявший между ними человек, и скорее по голосу, чем по пробившейся из-под приосыпавшейся пыли наружности Лёка признала в нём Кошамару-младшего.

Сопоставив двух надувшихся ученых мужей и третьего, пинками убиравшего сваленные тачки, из уст которого то и дело вылетало "Акума-макума… матата-патлата… матату вашу… акуму… чокнутые… тупоголовые восвоясьские трусы…", она вспомнила Мажору и хихикнула. Наверное, о национальности этого ученика можно было не спрашивать.

– Дайсанкю Дровосеки, я полагаю, зона работы расчищена достаточно. Не соблаговолите ли вы присоединиться к нам? – окликнул сердитого ученика высокий худой человек. Вечный Тонитама!