Хозяева океана
Шрифт:
Все эти мелочи не имели значения. Он стал одним из них. Одним из племени хозяев океана.
Закончив инспекцию, Митя отправился спать. Каюта шкипера занимала почти четвертую часть казёнки, что позволяло разместиться с относительным комфортом. Койка, стол, несколько рундуков, ряд подвесных полок и шкафчиков. А также привинченный намертво к палубе огромный несгораемый шкаф с оружием, деньгами и документами. Митя достал бутылку виски, налил на два пальца в стакан. Как шкипер и владелец судна он позволял себе выпивать без компании, да и виски использовал скорее в качестве снотворного после долгой вахты.
— За тех кто в пути! — произнес он традиционный тост.
Жители Виктории и всего Северо-Запада Америки не пили за
Глава 3
На краю света
Из сладких снов, в которых фигурировали одновременно Туземный городок с его злачными заведениями, жена его друга Сашки Загайнова и молодые туземки с Нука-Хива, Митю вырвал громкий голос Сарапула:
— Вижу парус!
При всем своем тугодумстве матрос был глазастым и внимательным. Его зрение не было испорчено чтением учебников при свечах, наблюдением за звёздами, планетами или Солнцем. Занимаясь работой на палубе или следя за леской, он не забывал осматривать горизонт. И всё подмечал.
Митя не без труда выбрался из койки. Из-за того, что шхуна шла круто к ветру, койка далеко отклонялась от вертикали. На другом галсе тело по крайней мере упиралась в перегородку, а теперь висело в пространстве и покачивалось точно маятник башенных часов. Сравнение направило мысль в нужное русло. Ступив босыми ногами на прохладные доски, Митя взглянул на карманные часы, что в такт койке покачивались на гвоздике (это была копия хронометра Арнольда, производимая мастерской господина Соболева). До смены вахты оставалось еще часа три, но он вполне выспался.
Сполоснув лицо Митя набросил куртку на голое тело, взял хронометр, зрительную трубу и вышел на палубу.
Ветер остался прежним, может быть лишь немного стих, зато дождя и туч больше не было. А вышедшее, наконец, солнце позволило провести обсервацию, что пришлось кстати, потому что два предыдущих полдня они пропустили.
— Наше положение? — спросил Чеснишин у помощника.
— Половина градуса южной широты, — ответил Барахсанов. — Долгота примерно двести семьдесят, восточная.
В Виктории традиционно считали все меридианы по единой нумерации к востоку сперва от Петербурга, потом от Гринвича, сколько бы их не вышло. Первопроходцы двигались встречь солнцу и цифры ползли вместе с ними. На некоторых европейских картах местные долготы числилась западными, оно и не мудрено, если плыть вокруг Горна. Но вообще какого-то единого подхода среди мореходов не имелось.
— Идем норд-ост-тень-ост, — закончил доклад Барахсанов. — Думаю Галапагосские острова мы увидим не сегодня, так завтра.
— Отлично.
Митя сверил хронометр с палубными часами и убрал в кармашек. Время, как и меридианы, пришло вместе с первопроходцами, поэтому календарный день начинался в Виктории раньше всех на Земле. И год, кстати, тоже. Митя мимоходом подумал, что совсем рядом лежит огромная страна, в которой новый год ещё даже не наступил.
— В какой стороне парус? — спросил он у Сарапула.
Тот показал рукой на юго-запад. Сколько шкипер не всматривался вдаль, он смог увидеть лишь малое пятнышко на горизонте. Митя уже собрался вытащить зрительную трубу, но передумал, перебросил через голову ремешок футляра и полез по вантам на верхушку грот мачты. Стеньгу они убрали две недели назад, поэтому он обхватил ванту, закрепился, как следует, и только тогда достал трубу.
Да это был парус. Причем знакомый парус. С высоты Митя увидел его целиком, хотя корпус судна всё ещё скрывался в волнах. Будь парусники чуть ближе, шкипер, наверное, смог бы опознать серию шхуны, но то, что она спущена с верфей Эскимальта, он уже сейчас мог сказать наверняка.
Каждые два-три года верфи Эскимальта обновляли проект, изменяя или добавляя иногда незаметные глазу детали, но сохраняя прежнюю основу. От серии к серии шхуны становились лучше,
быстрее, ходили круче к ветру, приближаясь к некоему идеалу. Менялся раскрой парусов, высота и наклон мачт, рулевая система, ставились лебедки. Всё больше появлялось стальных элементов, даже киль и шпангоут теперь собирали из пропитанного особыми смолами дерева и стальных полос. Но силуэт оставался прежним, не считая чуть более узкой кормы и всё более острого носа — две почти одинаковые по высоте мачты, гафельная оснастка, граненый корпус, чуть скошенная транцевая корма, длинный бушприт, лежащий почти параллельный воде. И замечательный фока-стаксель. Только у шхун, рожденных на верфях Эскимальта и оснащенных в Виктории, ставили перекрывающий стаксель. То есть, если его развернуть вдоль оси корабля, он своим шкотовым углом заходил на пять-семь, а то и больше футов за фок мачту, тем самым забирая при работе каждую частичку ветра.Курс незнакомого парусника пересекал курс «Незевая». До встречи по первой прикидке оставалось ещё несколько часов, и Мите не терпелось узнать, откуда здесь появилась шхуна из Виктории? Какой-нибудь китобой?
На китобой судно не походило. Китобои устраивали так называемое воронье гнездо на грот-мачте, чтобы день напролет наблюдать за горизонтом, высматривая стада китов. На убогом пятачке салинга или на вантах, так как сейчас стоял Митя, целый день не выдержать. В вороньем же гнезде, похожем на большую кадку или корзину, можно было расположиться с комфортом. Стенки защищали от ветра, а места имелось достаточно, чтобы иметь под рукой не только зрительную трубу но и кусок мяса с хлебом и баклажку воды, а то и чего покрепче. Многие, как говорят, и нужду справляют не спускаясь на палубу.
Ничего похожего на воронье гнездо на паруснике Митя не увидел, привычного для китобоя дыма не увидел тоже, а значит тот занимался каким-то иным промыслом. Скорее всего был таким же трудягой-торговцем, как «Незевай».
Митю распирало от счастья, когда он получил из рук Чихотки корабельную крепость. Он пребывал на вершине счастья аж несколько дней, пока не осознал, какие трудности его ожидали. Перед ним встали три серьезные задачи: набор команды при полном отсутствии репутации; ремонт шхуны, требующий дополнительных средств, которых у юного шкипера не имелось; и последнее по очереди, но не по значению — поиск фрахта.
Он не мог нанять одних неучей вроде Сарапула или знакомых индейцев из Туземного городка, вроде Малыша Тека. Шхуна нуждалась в помощнике шкипера, способном нести вахту, в паре умелых матросов, знающих море. Привлечь таких мог только опытный мореход, а как ему набраться опыта, не совершив ни одного рейса? Получался замкнутый круг.
Поначалу приходилось брать кого попало. Случайные люди плохо сбивались в команду и уходили после каждого плавания, некоторые сбегали на первой же стоянке. Постоянно с Чеснишиным оставался только Сарапул — сухопутный неумеха, легендарный человек в Виктории и предмет для постоянных насмешек. Он не понимал навигацию, не читал карту, не помнил созвездия. Он путался в терминологии и боялся лазить на мачту. С другой стороны, он был исполнительным во всем, что удавалось втолковать. Пользуясь природной силушкой Сарапул легко ставил нижние паруса, брал рифы, выбирал шкоты, сидел на веслах в шлюпке. Но такого не оставишь на вахте, не поставишь за штурвал.
«Незевай» сделал несколько рейсов вдоль Острова, заходил в прибрежные проливы, возил торговцев к квакиутлям в Навитти, к хайда в Киустье; несколько раз сходил по Внутреннему морю, углубляясь в опасные южные фьорды. Плавать вдоль скалистых берегов то ещё развлечение. Риска много, а доход невелик. Это работа для баркасов и барж, для извергающих дым пароходов, которым нипочем ветер. Митя почти ничего не заработал для себя и питался целый год остатками корабельных припасов, но хотя бы оплатил все счета и постепенно доработал оснастку шхуны, поправил корпус, покрасил борта и днища особой краской, что предотвращает обрастание. Понемногу собралась и надежная команда. И только после этого «Незевай» был готов к дальнему переходу.