Хозяин теней. 3

— Шрамы останутся, — Метелька, кажется, окончательно уверился, что всё идёт по плану. — Страсть до чего обгорели. Вот у нас…

— Потом. И не вздумай при ней такое ляпнуть. Вообще лучше, чтоб она в отключке побыла. Деда и Тимоху. На худой конец Воротынцева.

Дружить, может, и не получится, но в качестве тягловой силы сойдёт.

— Тащите туда, где тёрн. Я тебе показывал. Распорешь руку Тимохе или вон деду, и вас пропустит в убежище. Я скоро.

— Может, я тебя лучше подожду?

— Нет.

Скоро — это при идеальном раскладе. А когда оно было идеально?

— Давай. Времени мало. Если не хочешь, чтоб тварь тебя сожрала.

Не хочет. И в окно уходит, если не рыбкой, то почти. Я же подхватываю гардину, снова обматывая полотнищем руки. Эту благостно-радиоктивную хренотень вообще брать стрёмно, но вариантов особо нет. Или…

Дверь распахивается, пропуская Варфоломея. Надо же, поднялся. Отдышался. И ать-два вперёд, на подвиги.

— Где?

— Там, — я указываю на окно. — Живы. Вроде. Как оно потом? Скажется?

— Не знаю, — он вытирает рукавом лицо или скорее размазывает по нему кровь. Кровь льётся из носу, и из уха выползает чёрная дорожка. — Я долго отходил. У Аристарха сердце. Целители помогают, но… такое… с остальными…

Он идёт, держась за стену, наплевав, что пропиталась она светозарным ураном. И пространство от этой стены до стола, на котором так и лежат бумаги россыпью, перья вон и даже чернильница, это невеликое пространство в пару шагов для Варфоломея сейчас непреодолимо.

И я шагаю навстречу.

— Уходи, — Варфоломей и не думает рассыпаться в благодарностях.

— Уйду. Не думай. Это твоё дело, но… нам куда? Есть кто у Громовых, к кому мы можем обратиться? За помощью? Чтоб надёжный человек.

Спрашиваю, хотя ответ известен.

— Нет, — Варфоломей опирается на плечо, и я стискиваю зубы, чтобы не заорать. Тяжелый. Неудобный. Но два шага — выдержу.

Оба выдерживаем.

— Вам… уехать… спрятаться… не подавать признаков, что живы. Если Аристарха не станет, то…

— Тимофей?

— Свалят на него. Воротынцев… не простит… сына любит. Очень. А ты его…

— В жертву принёс.

— А говорил, что убил.

— Живым он не остался. И вообще, какая разница?

— Большая, — Варфоломей отпускает плечо и плюхается на стул. — Очень. Жертвы — это сила. Ты даёшь богам, они дают в ответ. Запретный путь. Но раньше, говорят, что были времена, когда охотники приносили жертвы. Много.

И почему меня это вот не удивляет совершенно?

— Их потому и боятся, что… жизнь заберут и душу. Силы прибавляется. Но и с ума сходят.

Как по мне, они тут и без всяких жертв давно свихнулись, причём все и сразу.

— Так что… никому… если Синод узнает, вырежут весь род.

А вот это подстава. Но каяться я точно не пойду, а вот иного тесного общения придётся избегать.

— По Громовым. Тимка удобен. На кого-то это надо будет списать. У Воротынцевых связи.

У Громовых же своеобразная репутация и давняя устоявшаяся неприязнь. И наследник с проблемами.

— Не доживет. До разбирательства.

Это я понимаю.

На мертвого валить сподручней. И огрызаться не станет, и доказывать, что невиновный. А то ведь так расслабишься, а он возьмёт и докажет, тем самым поставивши важных людей в неприятное положение.

— Остаётесь ты и Таня. Документы я успел выправить. В канцелярии будут копии. Все. Но ты не сможешь быть главой. Мал. До двадцати одного года возьмут под опеку. Её или замуж, или в монастырь. Ты…

Под опеку мне не хочется.

Взгляд у Варфоломея больной.

— Убить не убьют, но продавят, чтоб принял вассальную руку.

Воротынцевых? А ведь они, если отрешиться, потихоньку выходят в монополисты. Как мне кажется. Надо будет больше узнать, раз уж воюем.

А мы воюем.

— И как быть?

— Прятаться. Пока не подрастёшь… потом… право крови… у Аристарха перстень. Возьми… — он тоже закашлялся, вот только сплёвывал и черноту, и кровь. Но Варфоломей сделал протяжный вдох и продолжил: — Подделать не выйдет. Потом достаточно будет… в любое присутствие… показать. Заявить о правах. Правда… мало что останется. Заводы точно… земли…

— Похрен, — говорю искренне. — Главное, чтоб мы выжили, а там уже разберемся.

И с заводами. И с землями.

Варфоломей кивает и тянется к шкатулке.

— Пахнет, — говорит он. — Слышишь?

— Лилиями?

— Гнилыми огурцами, перекисшею капустой… она рядом. Она идёт. Уходи… и… спеши.

— Поспешу, но если она… если ты умрёшь раньше?

— Нет, — он прикрыл глаза. — Теперь я слышу её голос. Красивый. Песенку поёт. Моя жена пела дочке песенку одну. И внукам. Я буду слушать. Она так долго ждала. Такая голодная… такая одинокая. Она очень хочет, чтобы я слушал… если тень видит тебя, то…

— И ты видишь тень.

— Да.

Я отступаю к окну. Видеть тварь, которая взяла и убила вообще всех в округе, мне категорически не хотелось.

— Ей… принесли жертву… там… и жертвенной кровью запечатали. Посадили под замок.

А я, по дури принёс другую и жертвенной кровью этот замок открыл. Но это значит…

— Иди, — голос Варфоломея мягок. — Спеши. Она голодна. И мою душу она будет жрать медленно, но не настолько, чтоб болтать… спеши… в убежище… если я всё правильно понял, туда не добьёт.

Если.

Если, если, если…

Я вываливаюсь из окна безо всякого изящества, потому что тоже слышу голос твари. Такой вот ласковый детский почти лепет, что стоит в ушах. И слов не понять, но смысл предельно ясен: меня просят остаться.

Задержаться ненадолго.

Нет уж…

— Савка… они тут вот… я пытался… а они никак…

Голос Метельки растерян.

А тварь смеётся. Голос у неё знакомый донельзя. И главное, не пойму чей. Прислушаться надо. Но не буду. Я бью себя по щеке, но болят обожжённые руки. Плевать. Главное, голос отступает.