Хозяйка кофейной плантации

Я медленно киваю, а Мигель ухмыляется. Если мне даже не победить его, то это не значит, что я не должна попытаться.

— И ванну прими, — кричит мне вслед жених, — вечером у тебя не будет для этого времени.

У меня в ушах стоит его многообещающий мех, я красная как рак вбегаю портик дома.

— Дон Смит, что всё это значит? — Тяжело дыша спрашиваю я. — Вы же были против свадьбы с Мигелем, а теперь помогаете.

Он устало присаживается на скамью.

— Тори, я старше тебя и опытнее, — с грустью в голосе говорит Смит, — я гожусь тебе в отцы. Послушай моего совета.

Я присаживаюсь рядом с ним и склонив голову внимательно слушаю.

— То, что сделал Педро отвратительно, но ничего изменить нельзя. Но как бы парадоксально это ни звучало, тебе повезло.

— Что вы такое говорите, дон Смит? Признаюсь, что за время путешествия я привязалась к вам и прислушиваюсь к вашему мнению, — я возмущена его предательством. То, что он оказался на стороне Мигеля, я иначе не расцениваю. — Но то, что вы согласились помочь так быстро обвенчать нас, меня неприятно разочаровывает.

— Вы мало знаете, — произносит с глубоким вдохом дон Смит.

— Так, мало, что смысл речей и тот мне темён, — добавляю я.

— Всё верно. Я не на стороне Мигеля, а на вашей. Остаться здесь одной без покровительства мужчины, отца, брата, мужа неважно, очень опасно. Мужчин здесь много. Белых женщин мало. Сами понимаете, что красивая и одинокая девушка — лакомая добыча для разного рода проходимцев.

Господи, чем же забиты мои мозги, что я не подумала о самом ужасном развитии событий. Остаться одной в чужой стране без средств к существованию.

Я далека от фантастических убеждений, что ум и красота позволят пробиться везде и в любом времени. Помогут, если к этому перечню добавить ещё один ингредиент – деньги. У меня его не было.

— Мигель — страшный человек, — утешает меня дон Смит, — но он никогда не был замечен в жестоком отношении к женщинам. И тебе его репутация только поможет. Никто не захочет связываться с женой Мигеля.

Даже Смит избегает называть его полным именем. Я люблю разгадывать загадки, но не тогда, когда решается моя судьба.

— Дон Смит, так кто же он мой будущий муж? — С надеждой спрашиваю я. — Чем он занимается, если его имя вводит в священный ужас всех, даже вас?

— Он торговец алмазами и чёрным деревом, — отвечает поверенный.

Не понимаю, пока ничего страшного я в этом не вижу.

Глава 13

Дон Смит замечает мой недоумевающий взгляд и поясняет:

— Дона Тори, под чёрным деревом или чёрной слоновой костью подразумевают рабов. Мигель — работорговец. Его люди закупают чернокожих у вождей береговых племён и продают на Мадейру, острова Зелёного Мыса, в нашу страну.

— Мигель же вроде испанец, — осторожно расспрашиваю я. — Прерогатива работорговли же сейчас у португальцев.

— Везде есть свои исключения, — говорит дон Смит. — Пожалуй, пора идти одеваться к церемонии. А мне найти и поговорить со священником.

Он доводит меня до двери моей комнаты и исчезает по своим делам. Когда я оказалась на борту корабля, думала обо всём, но не вспомнила, что попала в самый расцвет рабства и мне придётся смириться с этим, так как до его отмены ещё два века.

Понятно, что рабство существует с того самого момента, как зародились первые цивилизации. И у египтян, и у греков, и у римлян существовало рабство.

Но несчастная Африки в течение четырёхсот лет была неисчерпаемым источником дармовой рабочей силы для западных стран и их колоний.

Пальма первенства в торговле людьми принадлежит Португалии. Первые чернокожие рабы появились не на плантациях, а в Лиссабоне. Сначала они были в диковинку и иметь чернокожего раба считалось престижным. А уже в шестнадцатом веке даже у португальских крестьян были чернокожие рабы.

— Дона Виви, — выводит меня из задумчивости Мила, — мне сказали подготовить самое красивое платье для венчания. Я с помощью рабынь отпарила ваше подвенечное платье, которое мы привезли с собой, помните?

— Честно говоря смутно, — говорю я.

Мила разложила передо мной действительно потрясающе красивое платье голубого цвета.

До семнадцатого века белый цвет в Европе означал траур. Свадебные платья традиционно шили голубого, розового и даже красного цвета. Во Франции если невеста хотела выбесить свекровь, то надевала платье сиреневого или бордового цвета, последний объяснялся тем, чтобы муж всю жизнь сгорал от страсти.

— Вы не возражаете против него? — Робко спрашивает горничная.

— Почему я должна возражать? — Удивляюсь такому странному вопросу.

— Всё-таки его везли совсем для другой свадьбы и другого мужчины, — полувопросительно произносит Мила, словно прощупывает моё отношение к Мигелю.

— Да, какая разница, — машу рукой я. — Этот или тот.

Мила и рабыня звонко рассмеялись, распуская мне волосы.

— Ну, не скажите, дона. Новый-то и моложе, и красивее, — смеясь говорит Мила, раздевая меня.

Я усаживаюсь в ванну. Да, предыдущий владелец дома был невероятно богат, раз сделал отдельную ванную.

— И богаче, — вторит ей рабыня.

Ну да, богатый такой он потому что продаёт таких, как ты. Может, девушка уже родилась в рабстве и не знает, что такое свобода. Но уточнять не стала. Потом будет время.

— Мила, а почему платье голубое, а не белое? — Интересуюсь я, пока девушки меня моют. Невероятные ощущения, когда можно расслабиться и не думать даже о том, как помыться. — Неужели родители сэкономили на нём.

Щёчки горничной порозовели, и я поняла, что попала в самое яблочко.

Всё дело в том, что уже в середине семнадцатого века из Франции по всей Европе распространилась мода на белые свадебные платья, которые ввела королева Анна Австрийская. Хотя существует ещё одна версия происхождения белого свадебного платья. Якобы в нём венчалась английская королева Виктория, а уже потом мода растеклась дальше берегов туманного Альбиона.

Значит, родители пожадничали купить мне платье по последней моде. Конечно, дочь уезжает в колонию, зачем ей оно.