Хозяйка расцветающего поместья

— Которые, между прочим, работать будут не только в этом году, — заметила Мария Алексеевна. — Княгинюшка тут про подушную подать помянула. А я добавлю: до следующей ревизской сказки подать будут требовать по душам учтенным, а не живым. Смогут ли ваши мужики заплатить за себя и за мертвых, если сенокос и жатва сорвутся не из-за карантина, а потому что половина работников в могилу легла? По мне, и обсуждать больше нечего. Проголосуем, да и дело с концом.

— Все согласны перейти к голосованию? — спросил Виктор.

— Я продолжаю настаивать…

— Евгений Петрович, — перебил его муж Оленьки. — Если вы так уверены, что от ваших мер будет пользы больше, чем от тех, что предлагает князь Северский, — то почему вы здесь, а не в Ольховке, рядом с Иваном Михайловичем и Матвеем Яковлевичем?

— За лечение мужиков мне уезд не платит, — фыркнул Зарецкий.

— Тогда я предлагаю следующим вопросом поставить на голосование оплату работы докторов, — неожиданно твердо сказал Денис Владимирович. — Это все равно будет выгоднее, чем оставить все как есть.

Присутствующие снова переглянулись — заметно было, что энтузиазма эта идея не вызвала, и я их в чем-то понимала. Хоть все собравшиеся и считались богатыми хозяевами, мало у кого был реальный капитал, как у Виктора, большинство жили доходами со своих земель, и сейчас будущее выглядело для них непредсказуемым.

— В этом нет необходимости. Оплату работы Ивана Михайловича и Матвея Яковлевича я беру на себя, — сказал муж.

Люди запереглядывались, зашептались облегченно. Денис Владимирович поклонился.

— Благодарю. Тогда давайте вернемся к голосованию по поводу карантинных мер.

Голосование было тайным. Всем присутствующим раздали шары. Председатель совета вызывал каждого по алфавиту к накрытому тканью ящику из двух отделений. Левое — «за», правое — «против». Теоретически возможности воздержаться не предусматривалось, но я заметила, как некоторые, подходя к ящику, пытались украдкой спрятать шар в карман или складки юбки. Думаю, заметила это не я одна, но все сделали вид, будто ничего не происходит, потому и я промолчала.

Когда последний проголосовавший отошел от ящика, секретарь поставил его перед Виктором. В зале повисла тишина, даже шелест дамских платьев стих. Я поймала взгляд свекрови — она едва заметно кивнула мне. Марья Алексеевна улыбнулась:

— Не бойся, княгинюшка, здесь почти все — люди разумные.

Зарецкий проворчал себе под нос что-то не слишком вежливое.

Виктор неторопливо снял покрывало. Его движения казались спокойными, но я заметила, каким напряженным сделался его взгляд. Он начал вынимать шары — один за другим, раскладывая их в две кучки. Мне хотелось зажмуриться, но я заставила себя смотреть. От этих шаров зависели жизни людей — и в Ольховке, и в других деревнях уезда.

Три четверти присутствовавших оказались на нашей стороне. Похоже, Виктор не бросал слов на ветер, когда обещал мне подпортить репутацию доктора в местных гостиных. Я выдохнула, только сейчас поняв, что забыла дышать.

По залу прокатился еле слышный шепот — кто-то удовлетворенно хмыкнул, кто-то разочарованно заворчал.

— Разрешите откланяться, — процедил Зарецкий.

— Всего доброго. — В безупречно вежливой улыбке Виктора проскользнуло что-то хищное. — И напоминаю всем присутствующим, что дворянский совет вправе исторгнуть из рядов дворянства тех, кто отказался выполнять принятые советом решения.

Люди зашевелились: кто-то выпрямился в креслах, кто-то, наоборот, словно пытался стать меньше. Денис Владимирович одобрительно кивнул, старая княгиня поджала губы, расцарапанный хлыщ побледнел. А доктор… Доктор смотрел на Виктора так, будто хотел испепелить его взглядом, и я невольно порадовалась, что это всего лишь метафора.

Глава 44

Пару дней мы прожили спокойно. Иван Михайлович писал из Ольховки дважды в день. Новые заболевшие появлялись, но только среди контактных. Похоже, мы успели вовремя, изолировав их и продезинфицировав все деревенские колодцы.

Императрица, до которой дошли посланные Виктором через влиятельных знакомых известия, решила уезд не покидать, чтобы не создавать панику. Она повелела издать указ, в котором перечисляла меры по профилактике и борьбе с болезнью, и разослать его по всем губерниям, «дабы власти знали, с чем дело имеют и как с оной напастью справляться». Все перечисленные мною меры остались без изменений, разве что добавили длительность карантина, похоже, из соображений «на всякий случай». Я так и не поняла, то ли лейб-медик оказался человеком с широкими взглядами, то ли императрица просто не стала ни с кем консультироваться, поверив письму князя Северского и приложению от Ивана Михайловича. Доктор всячески рекомендовал предложенные методы, особенно меры лечения, «имеющие разительный контраст в пользе с рекомендациями данелагских коллег».

Доктор просил моего разрешения описать для журналов и этот случай, разумеется, сославшись на меня, — если господь убережет от заражения и смерти его самого. Впрочем, теперь мы оба надеялись, что этого не произойдет. Иван Михайлович старательно мыл и дезинфицировал руки, кипятил воду, а еду ему, солдатам и Стрельцову присылали с моей кухни. В безопасности пищи я могла быть уверена, потому что сама проводила на кухне почти все время. Слишком много работы прибавилось из-за необходимости все кипятить, ошпаривать и проваривать как следует.

Императрица выдала привилегию фабрике Крашенинникова — хоть ни сам купец, ни Виктор об этом не просили — в виде финансовой поддержки на производство хлорной извести с обязательством поставлять часть на государственные нужды.

Виктор признался, что не знает, смеяться ему или плакать из-за полученной его деловым партнером привилегии. С одной стороны, зарабатывать на опасной болезни ему было неловко. С другой — возможно, именно сознание, что он помогает остановить эпидемию, успокаивало его. Сошлись на том, что свою часть полученной прибыли он отдаст на оплату труда врачей и нужды будущей больницы.

Беда пришла откуда не ждали. С запыхавшимся от бега мальчишкой-пастушком, который так торопился, что не сразу смог говорить. Согнулся, хватая ртом воздух, прокашлялся.

— Барыня, там мужики поднялись. Сюда идут. Бают, барыня велела народу колодцы травить, сыплет в них какую-то гадость, что птицу с железным крылом приманивает. Задурила разум всем господам в округе, чтобы те людей по домам позапирали, кто от мора корчевы не помрет, так от голода потом передохнет.

Муж, с которым мы гуляли по саду — проветриться, — подхватил меня за талию. Вовремя: у меня от таких новостей голова закружилась.