Хозяйка расцветающего поместья

— Разумеется, — кивнула я.

— Пока я буду обсуждать с князем обустройство. Едва ли в будущей больнице появятся пациенты до окончания сенокоса.

— До окончания жатвы, — поправила его я. — Раньше вы никого лечиться не загоните. Разве что кому-то окажется совсем невмоготу. А как доктор Зарецкий отнесся к вашему вторжению в его вотчину?

— Сказал, что я и князь «бесимся от жира», но, поскольку до крестьян ему дела нет, можем творить что хотим.

Я не стала развивать тему, чтобы не вынуждать Ивана Михайловича дурно отзываться о коллеге.

А Виктор снова напомнил о себе, будто издеваясь. Не явившись сам, а в письме Стрельцова. Исправник решил уведомить меня, что князь Северский приехал к нему и попросил разузнать, каким образом драгоценности его жены оказались в столице. «Я считаю, что вы как лицо, чьи имущественные интересы затронуты непосредственно, должны знать, что ваш супруг тоже хочет расследовать это дело. Просветите, пожалуйста, до какой степени я могу быть откровенен с князем в отношении вашего участия в расследовании?»

Я ответила, что он может сообщить князю все, что известно ему самому, и все, что выяснилось в ходе розысков.

Глава 40

Не так много и выяснилось после того расследования.

Стрельцов не поленился расспросить ломбардщика сам. Тот повторил то же, что сказал Виктору. Добавил, будто закладчица выглядела человеком, желающим сбыть с рук ненужную вещь, — она явно не собиралась выкупать заклад. Потому он колебался, брать ли драгоценности: все же он жил за счет процентов, а продажа оставленных вещей — лишние хлопоты. Особенно когда очевидно, что украшения слишком дорогие для Больших Комаров, а значит, придется пристраивать их в столице. Он даже сознательно занизил сумму, чтобы клиентке стало жаль оставлять драгоценности. Не помогло.

В закладной книге была указана дата — как раз когда я заезжала к Зильберштейну — но не время. Стояла отметка, что в оговоренный срок оплату займа никто не принес, после чего ломбардщик начал искать на залог покупателя.

Соседей расспрашивал Гришин, и получилась у него вовсе несуразица. Тюрбан запомнили все. Но одни утверждали, что утром у ломбарда остановился экипаж, в котором сидела «дама». Другие видели «женщину», которая приехала на извозчике в вечерних сумерках. «Женщиной» в этом мире могли назвать создание полусвета, она могла принадлежать к разночинцам, но однозначно не могла быть ни дворянкой, ни крестьянкой или работницей — этих именовали бабами.

Сумерки играли мне на руку. В это время я была уже дома, прихорашивалась перед театром. Как мои вещи попали к неведомой «женщине», догадаться тоже было несложно: встретившись со мной у ломбарда, доктор быстро сообразил, как не засветиться самому. Купил у старьевщика пальто, крытое синим сукном, и пару платков, чтобы намотать тюрбан, заплатил какой-нибудь сговорчивой девушке. Но доказать это было по-прежнему невозможно: мало ли в городе женщин, и от бессилия мне хотелось набить доктору морду. Однако тот, хоть и вернулся в уезд, благоразумно не попадался мне на глаза. А может, помнил угрозы князя и сторонился земель его и супруги. Мне было все равно. Встречу — прокляну, и плевать, что я так толком и не знаю, как это делается.

Петр все-таки получил от матери Дуни согласие, свадьбу назначили на листопадник, который в народе так и назывался — свадебник. Затягивать дело дальше явно не стоило: со стороны пока видно не было, но я заметила, как расцвела Дуняша, как иногда замирала, касаясь рукой живота. И как все сильнее мрачнел Петр. Услышав прямой вопрос, Дуня рухнула на колени.

— Настасья Пална, согрешила! Сделайте милость, не гоните…

— Что ты! — Я подняла ее. — Это же чудесная новость!

— Только никому не говорите, чтобы не сглазить.

— Не скажу, — пообещала я ей.

Почему Петр вовсе не выглядел радостным, я тоже понимала, помня, что первая его жена погибла, так и не разродившись. Но я ничем не могла его утешить. Конечно, если все пойдет как надо, я сама приму у Дуняши роды и сделаю все, что от меня зависит, чтобы они закончились благополучно. Однако обещать, что все будет хорошо, я опасалась. Наверное, тоже чтобы не сглазить.

— Касаточка, а не проведаешь ли ты брата моего? — спросила как-то Марья. — Сноху его нутряная хворь скрутила. Бабка Агафья велела святой водой отпаивать, да, как ты говоришь, на господа надейся, а сам не плошай. Ты вон людей без всякой святой воды лечишь, так бесов выгоняешь.

За живительными поцелуями ко мне, к счастью, больше не приходили, но подлечивать работников мне время от времени доводилось: тот ногу подвернет, у того чирей вскочит, а то мальчишки объедятся зеленых яблок.

— Проведаю, — не стала спорить я. — А кроме нее в семье много больных?

— Да в семье-то она первая, а в деревне уж с неделю эта хворь гуляет. Дурная хворь, тяжкая. Сначала нутро полощет, а потом корчить начинает. Бают, черная птица со змеиной головой над деревней летала. Где воду крылом заденет, там мор и случается.

— Неделю? — переспросила я, отчаянно гоня прочь дурные предчувствия.

Конец лета, жара, самое время для кишечных инфекций. Лечить их среди крестьян некому, да и нечем, а обезвоживание и потеря электролитов может вызвать «корчи» — судороги.

Успокоить себя не получилось. Если причина действительно в инфицированной воде, вскоре сляжет вся деревня. И хорошо, если от банальной кишечной палочки, но ведь есть и сальмонеллез, и дизентерия, не говоря о более опасных вещах, почти забытых в нашем мире.

Топот копыт с улицы прервал мои мысли.

— Барыня, вас там господин исправник кличет, — сказала горничная.

Я похолодела. В обязанности Стрельцова входило и установление карантина, а если так, дело серьезное.

— Да не один он, а с солдатами. Кажись, беда какая-то приключилась. — Девушка осенила себя священным знамением.

Я подошла к окну. Так и есть — на дороге остановился десяток солдат, а сам Стрельцов, непривычно мрачный, спешивался у аллеи.

— Зови его в дом и скажи там, чтобы подали чай. И чтобы солдатам вынесли кваса и утренних пирогов.

Взмокший лоб Стрельцова покрывали разводы пыли, под мышками сюртука расплывались темные пятна. Исправник склонился к моей руке, изобразил улыбку, как и полагается человеку светскому, — но я в эту улыбку не поверила.

— Анастасия Павловна, вы, как всегда, обворожительны. Прошу прощения за дурные вести, но я бы настоятельно советовал вам покинуть уезд.

— Что случилось? — спросила я, уже подозревая, каким будет ответ.

— Иван Михайлович сообщил мне, что в Ольховке холера. Это болезнь новая в Рутении и…