Хранители. Единственная

Её это распаляло.

Потом сцена в поезде. Его слова, забирающиеся под кожу и укалывающие прямо в мозг и прямо в душу: “Я знаю твой секрет”. Ничего неожиданного, на самом деле, в этом не было. Хотя разряд по телу в тот миг пробежался. Рано или поздно об этом стало бы известно, это был лишь вопрос времени и человека, который бы до этого дорылся. А Уиллу и рыться, судя по всему, не пришлось.

И Мира накинулась на него. Хорошенько приложила его головой об стенку. А тот и повалился, теряя сознание. Вернее, изображаясь, что теряет сознание.

Потому что никакого сознания он после столь лёгкого удара не потерял.

Миранда обомлела. Она увидела, как они с Энселом покинули вагон, а в это время Уилл уселся на скамью, потирая затылок. Он не помчался за ними. И не помчался к Аманде.

Он просто сел на скамью. И смотрел им вслед.

Значило ли это, что сыворотка в кафе на него не подействовала? Что он прекрасно помнил, кто именно одарил его фингалом под глазом?

А череда воспоминаний не прекращалась. Вот они в комнате Питера. Он на пороге стоит и следит за нею, пока та ещё возится с бумагами. Она не сразу его увидела, как оказалось. Он ещё какое-то время подождал её внимания.

И Мира словно вновь оказалась в той комнате. В те минуты. Она почувствовала, как колотится её сердце от приближениях хищника. Но, чёрт, она не боялась его. Она поняла теперь, что ей это нравилось. До одури и истерики. До распития спиртного и разбивания собственной души.

Уилл Хейл перестал быть объектом ненависти. Он стал деревяшкой в её костре.

Но последней каплей стали кадры с Питером.

Сначала – детство. Как назло, воспоминания проснулись лишь самые хорошие. Добрые, лучезарные, полные взаимопомощи, веселья. Брат и сестра были счастливы находиться вместе. Не всегда, но в эти минуты – точно были. Брат чинил сестре игрушки, сестра делала брату бутерброды. Они ссорились, и ссоры эти оставили яркий отпечаток в душе Миры. Но не лишь из ссор состояли их отношения.

Они умели быть семьёй.

А потом резко появилась их последняя встреча. Их крепкие объятия. Они словно вернулись в это детство, наполненное братской и сестринской любовью. А потом зазвенела его фраза:

– Умру, Мира. Все умирают.

Все умирают. Все. Умирают.

Ещё никогда Миранда не чувствовала так отчётливо, что смерть буквально наступает ей на пятки. Но теперь она будто даже слышала её шаги. И играла в её игры.

Она закрыла лицо ладонями, еле сдерживаясь от желания громко закричать. А потом не стала себя сдерживать. Она завопила, словно это могло помочь ей выпустить пар, прийти в себя, успокоиться. Нет, конечно, крик не мог помочь ей в этих аспектах. Разве что выпустить пар он мог. Но Миранда не могла успокоиться. Не было поводов для успокоения. И не до спокойствия ей было.

– Ты не можешь разобраться в себе, Блум, – заявил ледяной голос.

Она сползла по стенке, начав тереть себе виски пальцами и смотря на пол. Потом вцепилась пальцами в волосы, будто бы собираясь их выдернуть. Потом чуть отклонила голову назад, захлёбываясь рыданиями.

Мира страдала. Мира страдала, и никому не было до этого никакого дела.

Но она страдала не из-за того, что оказалась на Золотой галлюцинации. Напротив, повторное прохождение просто открыло ей саму себя. И теперь она должна была разобраться в себе. Потому она и сотрясалась рыданиями: она просто понимала, что это практически невозможно, а если и возможно, то лишь с великими усилиями. Нет, ей ничего не стоило их приложить. Но что-то подсказывало ей: уже было поздно. Поздно было что-либо менять, как бы ей того ни хотелось. А ей хотелось. Очень.

Начать жизнь заново нельзя. Можно попробовать переродиться, но точкой отсчёта всё равно уже будет не младенческий возраст, а то состояние, до которого ты дорос в своей “прошлой” жизни. Нельзя начать заново, можно продолжить по другому пути.

И казалось, Мире этот другой путь был известен. Этот другой путь являл собой её настоящую сущность. Ту, которую она всякий раз пыталась от себя скрыть, хотя делать это – преступление. Она закрывалась от самой себя, заверяя, что тех она любит, а тех ненавидит.

Вот только всё было совсем не так. Любовь и ненависть перевернулись, поменялись местами. И с этим ей теперь и предстояло работать.

***

C – это дети. В секторе С жила её мама и Джим. И ещё много кто. Наверняка.

Сандра получала частички информации с каждым днём всё больше и больше. Это походило на какую-нибудь игру а-ля собери десять фишек из пачек быстрых завтраков и получи приз. Что здесь было призом? Окончательное получение всей-всей правды?

И эта Мирабель ведь наверняка знала тайну третьего сектора. Потому что на её лице удивления Вайтфейс не откопала. И Маркус тоже не был удивлён.

– Вполне логично, – заявил он, сложив руки. – Непонятно лишь, зачем им вообще всё это понадобилось.

Кэссиди вздохнула.

– Опыты. Я даже не могу сказать точно, какие. Не помню ничего. И Джим не помнит.

А вот в это Сандра уже охотно верила. Чего стоило вспомнить тот случай в супермаркете, когда выяснилось, что Маркус не помнил ничего о Прибытии Сандры.

– А вы помните, как в меня молния ударила? – тут же спросила она, боясь забыть свой вопрос.

– Помним, – ответил Джим. Кэсс кивнула.

– Помню я, помню, – сказал Маркус, и девушка резко посмотрела на него.

– А что же было тогда, в магазине? Когда ты сказал, что не приходил ко мне ни с какой фотографией? Разве тебе не стирали память?

Он покачал головой. По нему было видно, что признаваться в этом ему было неимоверно стыдно. Он чувствовал себя как-то неправильно.

– Не мог же я тогда тебе все карты выложить. Понял уже к тому моменту, что утром погорячился. Поспешил.

Так вот оно что. Оказывается, это была очередная ложь. Оставалось лишь поинтересоваться: а что же тогда было правдой среди всего этого сумбура? Хоть где-то он ей не врал? Не обманывал её?

Сандре будто яду выпить дали. И ещё в кровь его влили, чтобы он растёкся по всему организму, преодолевая и большой, и малый круги кровообращения. Недоверие давило на неё с ужасающей силой. Она в тысячный, в миллионный раз понимала: верить кому-либо целиком и полностью – опасно. Даже если это близкий тебе человек.

Белль сидела молча, будто боясь лишнее слово вставить. И правильно делала, подумала Сандра. Она здесь, по её мнению, вообще лишней была. Появилась из ниоткуда, зато все её знают, все её ходят и лелеют, и вообще, Уотсон умница, видимо.

Уотсон хотя бы не обманывают. Всё напрямую говорят, наверняка.

Сандре вновь захотелось вернуться в Штаб. Почему-то сейчас комплекс выглядел для неё цитаделью искренности и честности. Что ж, всё познаётся в сравнении.

– Хорошо, – переведя дух, сказала она. – Что нам теперь с этим всем делать?

Кэсс пожала плечами.

– Вы с Маркусом можете ехать домой, наверное. Они же нам сейчас не понадобятся, правда, Джим?

Джим закивал в знак согласия.

А девушку эти слова резанули. Не понадобятся они, как же. Так, мусор какой-то притащился сюда, а теперь все думали, как бы его поскорее выбросить, дабы не мешался.