Хрен знат

А тот шел себе, да посмеивался.

Видеть, что будет дальше, мне не хотелось, да и не следовало. В конце концов, взрослые люди. Пусть разбираются без меня. Я отступил сначала во двор, потом в огород, вброд перебрался на островок. На своей его части, бабушка Катя окучивала картошку. Пришлось перелезть через две изгороди, чтоб поздороваться и навязаться на разговор.

– Здравствуй, Сашка!
– сказала она.
– Ну что там, Степан Александрович, лекарство мое пьет?

– Не то слово пьет - потребляет!
– Я не пожалел красок, чтобы выразить свою озабоченность. Даже вздохнул.
– Вроде все правильно, утром столовая ложка и стакан молока. А в банке чуть больше трети осталось.

– Да что ж там у него за ложка такая?!
– удивилась бабушка

Катя.

– Большая деревянная ложка. Я замерял: семьдесят пять грамм.

– Ну, ничего страшного. Чем больше выпьет - тем здоровей будет!
– засмеялась она.
– Главное, чтоб натощак, регулярно. Ты приходи через полчасика. Я, как управлюсь, еще одну банку для него наведу.

– Может быть вам помочь?
– осторожно предложил я.
– Сейчас, только за тяпкой слетаю...

– Если что-нибудь надо, прямо скажи! Нечего тут дипломатию разводить!
– Екатерина Пимовна выпрямилась, уперла в тощие бедра костлявые кулаки, как перед ссорой с соседями.
– Ну, говори!

Под ее водянистым взглядом, мне стало не по себе.

– Проклятье на нас, - обреченно сказал я, облизнув пересохшие губы.
– Кто-то по женской линии, в одном поколении, обязательно сходит с ума. На очереди Анна Акимовна, родная сестра моей бабушки. Следующей будет мама.

Бабушка Катя отпрянула, посерела лицом и посмотрела на меня с каким-то мистическим ужасом. Тут все понятно без слов.

Вот и накрылось дедушкино лекарство, - думал я, перелезая через ограду.
– теперь она ко мне на километр не подойдет.

Тонко звенели комары-кровопийцы. За мокрые ноги цеплялась картофельная ботва. На сердце было погано.

– А ну-ка вертайся назад!

Я не ждал этих слов. Поэтому подумал, ослышался. На всякий случай, решил обернуться. Бабушка Катя стояла, опершись на свою тяпку, и призывно махала рукой.

– Куда это ты побежал?
– спросила она, когда я оказался рядом.
– Ишь ты, какой обидчивый! А ну-ка садись, рассказывай.

До Анны Акимовны кого там бог покарал?

– Сестру Марфы Петровны. Это мама моей бабушки. А как ее звали, и кто еще был до нее, этого не скажу.

– Откуда узнал?

– Увидел.

– Ладно, пошли. Какая уж тут картошка! Да и тесто уже подходит.

С ее стороны речка была чуть шире, дно мелким и каменистым. Я перешел ее вброд, а бабушка Катя - по специально уложенным валунам. Пахло подсыхающим илом. Мелкие водоросли тянулись вслед за течением. Со стороны островка, огород окружал редкий плетень, увенчанный железной калиткой. Над крышей поднимался дымок. Несмотря на жару, в хате топилась печь. Но тепло было не одуряющим, как на улице, а домашним и сытным. В кадке томилось тесто.

– Ваньке моему десять лет, - пояснила бабушка Катя.
– Ох, и любил Ванька ватрушки! Никчемный был человек. Что жил, что под тыном высрался. От водки сгорел. Как с фронта пришел - так из стакана не вылезал. Скоро начну печь, а вечером по людям разнесу. Садись, Сашка к столу, будешь снимать пробу.

Я мышкой притих в уголке, боясь неосторожным словом разрушить это зыбкое статус-кво. Ведь Пимовна могла завестись с пол оборота, особенно, если почувствует, что человек с ней неискренен. Руки ее порхали над клеенчатой скатертью, как дирижерская палочка над оркестровою ямой. Сито она держала на уровне плеч, но ни одна пылинка муки не упала на крашеный пол.

– Что, Сашка, молчишь? Робеешь, или слова моего ждешь?

– бабушка Катя легко разгадывала все мои уловки и хитрости, - так ведь не дождешься! Слышала я, что жили в старину люди, которые были на такое способны, так ведь я им не ровня. Это сколько же ненависти нужно иметь в душе?! Даже не знаю, с какого краю к этому подступиться. Но сердцем уже чую, что если возьмусь, долго не проживу.

Она еще долго возилась с тестом: сминала, с размаху кидала на стол, колотила тощими кулачками, успевая при этом задавать мне каверзные вопросы:

– А Елена Акимовна знает о родовом проклятии?

– Конечно, знает. Только мне она об этом не говорила. Да и с бабушкой Аней пока все в порядке. Только курит в постели.

– Как это курит?

– А так: лежит и дымит. Чтобы тот, кто захочет ее убить, подумал, что в хате мужчина.

Пимовна засмеялась:

– Ишь ты, какая хитрая! Ты это сам видел, или опять знаешь?

– Знаю. А через год увижу.

– По глазам вижу, не врешь. Да и придумать такое тебе пока не под силу.
– Екатерина Пимовна убрала тесто на край стола и накрыла его чистенькой тряпочкой.
– Бедный ты бедный! Представляю, как трудно все это таскать в себе. А теперь, честно скажи: ты про мальчика Раздабариных знал?

– Знал, - потупился я.

– Почему не предупредил?

– Не успел. Да и с какими словами я бы к ним подошел? Знаете, бабушка Катя, кажется, что это я...

У меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, и они как то сразу наполнились забытым теплом. Господи, как давно я не плакал!

– Ну-ну, успокойся!
– она оттолкнула эмалированный тазик с творогом, присела на стул, и прижала к груди мою стриженую макушку.
– Не надо себя казнить. Прошлого не вернешь. В следующий раз будешь умней: придешь и расскажешь мне. А я уж найду способ... кто там у нас на подходе?

– Дядька Ванька.

– Знаю уже.

– Потом Агрипина Петровна, мамка мотоциклиста.

– Этой давно пора!

– А следом за ней Федоровна, ваша подруга. Но это уже осенью, в сентябре.

– Лизка?!
– Пимовна отшатнулась.
– Что у нее?

– Белокровие.

Елизавета Федоровна работала в детской библиотеке. Во многом благодаря ей, все бабушки с нашего края были дружны, и не ругались даже в тех случаях, когда были тому причины. Ну, например, если соседский кот ополовинит цыплят, или чья-нибудь наглая курица проникнет в чужой огород. Вечером, когда начинало темнеть, все они собирались у нашей калитки со своими стульями, табуретками и маленькими скамеечками. Сначала, как водится, "перетирали" местные новости, а когда разговор начинал затухать, слово брала Федоровна. Она начинала рассказывать в лицах, содержание какой-нибудь приключенческой книги. "Дети капитана

Гранта" я, кстати, впервые услышал в ее исполнении.

– Лизка...
– Пимовна смахнула слезинку уголком носового платка.
– С работы придет, возьмусь за нее. Может, еще не поздно. Это все?

– На следующий год будет пять гробов. И все из того же дома.

– Я что-то не поняла... да пошла ты, проклятая!
– бабушка Катя оттолкнула ногой одну из своих кошек и снова упала на стул.
– Из какого "того же", Лизкиного? Она ж одинокая!

– У нее еще есть шесть сестер. Они будут приезжать, одна за другой, чтобы вступить в наследство, но ни одна больше месяца не протянет. Ну, кроме последней. Та проживет сравнительно долго, но тоже умрет от белокровия.