Хрен знат

Так в точности все и случилось. Естественно, я не капризничал. Возраст не позволял. Жизнь научила мыслить рационально. Раз уж неприятностей не избежать, не стоит тянуть время. Чем скорее они закончатся, тем раньше я лягу спать.

Чуть-чуть не успел. Дед вернулся домой, когда за окном уже начинало темнеть, а я переодевался в сухую пижаму. Он присел на стул у кровати, пощупал ладонью мой лоб, зачем-то надавил на живот и поставил диагноз:

– Да, Сашка! Хлеба тебе надо побольше есть. Без хлеба кишки становятся хлипкими, как промокашка. Поэтому человек плохо растет и часто болеет.

– Дедушка!
– чуть ни взмолился я, - расскажи о войне.

– Так я же тебе рассказывал?

– Еще разок расскажи!

– Ну, значит так, - дед пересел со стула на край кровати и завел свою старую песню, которую я, действительно, слышал несколько раз.
– Вечером, как стемнеет, приезжает старшина на позиции с походною кухней, а я уже первым в очереди стою. Зачерпнет он со дна пожиже и наложит мне полный котелок горячей, наваристой каши. Ох, и вкусна солдатская каша! Ты, внук, скорей выздоравливай, а я пойду бабушку попрошу, чтобы точно такую же нам, на костре наварила...

Болеть я не любил. Особенно в детстве. Это такая смертная скука - сутками валяться в кровати и слушать осточертевшее радио. Читать долго не получалось. Из-за высокой температуры ломило глазные яблоки. Вот и сейчас, я снял с самодельного стеллажа томик Носова, и долго искал страницу, отчеркнутую дедовым ногтем.

До этой отметки, он читал мне "Незнайку" вслух. А потом приехала мама и увезла меня в город Петропавловск-Камчатский. До сих пор вспоминаю грузопассажирский пароход "Каширстрой", хмурых матросов, черный дым над трубой, запах угля и хлорки, железные будки сортиров, выпуклые заклепки на палубе, а в море, у самого борта, стремительные плавники стаи касаток. Там я пошел

в школу, научился читать и писать. А когда, воротился в дом у смолы, дочитал эту книжку самостоятельно.

Вот такая злодейка-судьба: к отложенному на завтрашний день, она позволяет вернуться два года спустя, а то и через целую жизнь.

Я уснул с книжкой в руках, не найдя нужной страницы и увидел себя в этой же самой комнате, какой она будет через полста с лишним лет. Из старой мебели совсем ничего не осталось. Трех окон, как ни бывало. Их заложили после пристройки еще одной спальни. То ли по этой причине, а может, из-за того, что во сне я был достаточно взрослым, комната больше не казалась большой.

Судя по отблескам станционных прожекторов, здесь тоже была ночь.

Все казалось реальным и прочным, только звуки, заполнившие пространство, вносили в его восприятие скепсис и диссонанс. От депо с пробуксовкой отошел паровоз. Коротко свистнул и застучал на стыках коротким речитативом. А как такое возможно? У нас ведь, уже года два, как бесшовные рельсы. На станции остались одни тепловозы. Разве они умеют вот так, с пробуксовкой?

Был во всем этом еще один спорный момент. На столике, у пластикового окна, стоял мой старый компьютер. Самый первый, еще даже не пентиум. Я встал, чтобы его включить и глянуть на мониоре, какое сегодня число, но не смог сделать и шага. Нога онемела.

Вот и все, - подумалось мне, - кончилась волшебная сказка, здравствуйте старческие проблемы!

Судорога слишком реальная штука, чтобы ее долго терпеть. Я отбросил лоскутное одеяло, которым намедни укрыла меня бабушка, поплевал на ладонь и начал массировать кожу под правой коленкой, прогоняя тупую боль и остатки сна.

В воздухе доминировал запах тройного одеколона. Нога была маленькой, детской, без вздувшихся вен и узлов. Это я определил на ощупь. Из темноты постепенно проступили предметы: комод, шифоньер, табуретка в изголовье кровати с недопитою кружкой чая. Ни пластика, ни компьютера.

Приснилось, - с облегчением, выдохнул я.
– Всего лишь, приснилось! И от этой нечаянной радости - мерзкого, животного чувства, мне вдруг стало стыдно. Что, - возмутилось прошлое, - прижился, упырь, предал? Больше не хочется умирать?

Я долго еще ворочался и вздыхал. Казнил себя за жлобство и эгоизм. Слабые аргументы, что я раб обстоятельств и это не мой выбор, строгая совесть не принимала в расчет. Нашла болевую точку и била по ней с периодичностью метронома. Я так и уснул, с осознанием греховности и вины, без единого оправдания своей подлой, зажравшейся сути.

Когда солнце прорвалось сквозь сомкнутые ресницы, стоял полновесный день. Горло еще побаливало. От мимолетного сна, ставшего причиной столь бурных переживаний, осталось лишь легкое облачно грусти. Бабушка хлопотала у печки, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить. Только скрип половиц и дыхание выдавали ее присутствие за плотно закрытою дверью.

Я встал и включил радио. Шел утренний выпуск "Последних известий". Какие-то новости я слышал вчера, отголоски других, особенно имена, перекликались с воспоминаниями прошлого, а некоторые, вообще звучали для меня откровением:

"На демонстрации в Западном Берлине застрелен студент. В Израиле объявлено начало всеобщей мобилизации. МИД СССР направил ноту протеста правительству США, в связи с обстрелом американским бомбардировщиком теплохода "Туркестан" на рейде Вьетнамского порта Камфа. Один человек погиб, еще семеро получили ранения. Предприятия и учреждения Сочинского курорта перешли на пятидневную рабочую неделю. В Париже, на "Парк де Пренс" проданы все билеты на товарищеский матч по футболу между сборными Франции и СССР".

Называя состав нашей команды, диктор упомянул Стрельцова. Вот это была неожиданность! В прошлой жизни я был почему-то уверен, что после своей отсидки, майку сборной Эдик не надевал. Не было об этом упоминаний и в книге, которую он написал. Черт побери, неужели в нашем футболе начались какие-то изменения?

Я хотел выйти из комнаты и чуть не столкнулся с бабушкой. Она несла мне в постель кружку чая с лимоном и малиновое варенье на блюдце.

– Ты куды?!
– возмутилась она.

– В туалет, - не моргнув глазом, соврал я.

– Сейчас же вертайся! Надень шерстяные носки, все пуговицы застебни и горло не забудь укутать шарфом. Попнесси, он там, на вешалке, над дедовой фуфайкой висит. Ишь ты, что выдумал? После компресса на вулицу, расхристанный весь!

Спорить с Еленой Акимовной, все равно, что плевать против ветра. Вот эти ее словесные перлы: "куды", "вулица", "посунься", "попнись". Сколько раз, будучи пацаном, ее поправлял:

– Бабушка, неправильно, некультурно так говорить!

Она вроде бы соглашается, кивает в такт каждому слову, чуть ли ни дурочкой себя обзывает, а потом возьми да спроси: