ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Талейран - дипломат в Англии, изгнан оттуда Робеспьером и Питтом; Талейран - в Америке, откуда снова усилиями поэта Шенье призван во Францию, в институт и к новому блестящему поприщу: Талейран - министр иностранных дел. Скоро новый метеор на горизонте Италии привлек его внимание. "Народу, который не хочет прозябать в равнодушии, нужна вера во что-либо или в кого-либо. Так как в идеи перестали верить, то господин де Талейран понял, что в скором времени будут верить в людей. Он угадал предмет нового обожания в этом молодом генерале, уже окруженного ореолом бранной славы…" и проч. Скоро Талейран представил _юного героя_ директории и, в предчувствии его могущества, сказал о нем: "Я не только не боюсь того, что хотелось бы назвать его честолюбием, я чувствую, что нам придется в скором времени, может быть, взывать к этому честолюбию".
Талейран участвует в заключении конкордата с папою и зато получает от него "разрешение, которое за десять лет до
Талейран принимал тогда только четыре главные государства в уважение: Францию, Австрию, Англию и Россию. Пруссию, по его мнению, только на минуту гений великого Фридриха воззвал на ту же степень. Талейран желал разорвать союз Австрии с Россиею, России с Англией и сие политическое междоусобие первых государств европейских основать на политическом интересе, на противоположных выгодах, на размежевании владений каждого. Подробности сего плана прочтете у Минье: само собою разумеется, что русские, "сжатые среди пустынь, обратят свои беспокойные усилия по направлению к южной Азии". Может быть, приведение в действо сего плана основало бы на некоторое время на иных началах владычество Наполеона в Европе, но устоял ли бы Наполеон и в союзе с Австрией против духа времени, сокрушающего и здания веков и Наполеонов, как дуновение легкого ветра - карточные домики! Наполеон не принял сего проекта и продолжал тешиться над Францией и над Европою - по-своему. Он сокрушил Римскую империю, создал Рейнскую конфедерацию. "Он создавал лишь недовольных". Талейран остался министром недолго после Тильзитского мира и добровольно отказался от портфеля в 1807 году.
В следующей параллели, казалось, не соглашались с Минье приверженцы или энтузиасты Наполеона: "Великий дух Наполеона и здравый смысл господина де Талейрана, казалось, были созданы друг для друга. Все, что было изобретательного, плодотворного, смелого, пылкого у первого, нуждалось в четкости, холодности, обоснованности и точности второго. Один был гений действия, другой был гениален в советах. Один замышлял все великое, другой избегал всего опасного, и созидательный порыв первого был счастливо обуздан осмотрительной осторожностью второго. Господин де Талейран умел сдерживать императора в тех случаях, когда гнев или страсть могли толкнуть последнего на поспешные меры; господин де Талейран давал императору возможность, став более спокойным, проявить себя более ловким. Поэтому он говорил правдиво, но допускал преувеличение в форме выражения: "Император потерял с того дня, когда он смог делать на четверть часа раньше то, чего я добивался от него, чтобы он сделал на четверть часа позже". Потеря подобного советчика должна была стать несчастьем для императора, а впоследствии она превратилась в опасность".
В Эрфурте все еще Талейран, но уже в качестве обер-камергера, "принимал при императорском дворе". В Эрфурте Наполеон изъявил Талейрану сожаление о том, что они расстались, фразою: "Нам не следовало бы расставаться". За Гишпанию Наполеон разгневался на своего обер-камергера и лишил его сего звания. "Талейран стал еще более порицать". В нашествии на Россию Талейран предвидел и расчислил последствия… Минье показывает, каким образом Талейран приведен был к необходимости принять на себя роль, игранную им в 1814 году. Оратор увлекается действиями Наполеона, славным его падением: "Звезда, перед тем как исчезнуть, излучала великолепный свет. Наполеон отрекся от власти".
Здесь начинается для Талейрана новое поприще. Национальная гвардия не выпустила его из Парижа; волею или неволею, он остался в столице: "Он был там самым главным деятелем и единственным крупным чиновником в тот момент, когда силой оружия там появились иностранные победители. Талейран всегда умел применяться к обстоятельствам".
Талейран - снова министр иностранных дел - на конгрессе Венском. "Он создавал теорию для каждого обстоятельства. Эта теория руководила им". Минье осуждает Талейрана за то, что он предпочел удержать короля Саксонии в его уменьшенном государстве - составлению для него нового государства на левом берегу Рейна. "Не лучше ли было бы, - говорит Минье, - расположить между Саарой и Рейном, в нескольких переходах от нашей столицы, маленькое государство, а не большое?".
Явление Наполеона во Францию снова соединило единодушием, одною, всем общею мыслию - снова восстановить Европу против честолюбивого завоевателя: "Наполеон был поставлен вне закона в Европе". Бурбоны опять на троне праотцов. Талейран снова советник их, но ненадолго. Он восставал сильно против нашествия на Гишпанию в 1823 году. "Господин де Талейран присоединился к новому строю 1830 года. Будучи назначен
послом в Англию, он как бы снова вернулся к тем великим поползновениям, которые привели его в Англию в 1792 г. Он содействовал сближению Франции и Англии, и заключил дипломатическое свое поприще трактатом четверного союза (quadruple alliance). Он оставил себе промежуток между делами и смертью. Единственное событие, которое отметило этот последний период его жизни, было похвальное слово графу Рейнгард. Он пожелал закончить существование, наполненное событиями и революционными треволнениями, в мирном святилище науки". {11} Я вам описывал прошлого года это собрание академии в самый день ораторства Талейрана. Два месяца спустя, Талейран угас, наполнив более полувека - "поп segnibus annis, sed actis", несмотря на природную лень свою.По окончании заседания Mignet прочел в академической библиотеке некоторые любопытные акты, коих я не нашел в печатном панегирике, в числе оных и письмо Наполеона, после Шатильонского конгресса. {12}
Я был еще в частном заседании Академии наук и слышал жаркий спор академиков о высших и важнейших вопросах государственного хозяйства; два раза посетил выставку произведений французской промышленности; но скажем еще слова два о книжной промышленности. Завтра выйдут в свет две примечательные книги; одна в прозе - "Ирландия", соч. Бомона, {13} друга и спутника Токевиля; другая в стихах - поэма "Le dernier homme", соч. хлебника Ребуля, коей небольшой отрывок напечатан сегодня в "Quotidienne". Токевиль приготовил также к печати новое произведение; но, опасаясь, чтобы книга его не повредила действию, которое должно произвести сочинение друга его, и не отвлекла от него внимание публики и журналистов, он остановил обнародование собственного произведения. Я бы мог рассказать вам прекрасную черту Ребуля, и не одну, а две, но боюсь оскорбить смирение поэта. По сию пору публика знает Ребуля только по его собранию мелких стихотворений "Poesies", par Jean Reboul, 1836, по письму Ламартина о стихах его и по предисловию к оным Александра Дюма "Une visite a Nismes". Все читали с восхищением "L'ange et l'enfant" и поверили похвалам Ламартина. Ангел призывает младенца от земли в свое небо:
La terre est indigne de toi.
La, jamais entiere allegresse;
L'ame у souffre de ses plaisirs;
Les cris de joie ont leur tristesse,
Et les voluptes Jeurs soupirs.
Но в пьесе, посвященной Шатобриану "Sainte-Helene, ou anatheme et gloire", еще более поэзии; вдохновение сильнее и возвышеннее: один голос славит, другой карает Наполеона. {14}
24/12 мая 1839. Третьего дня спасся от итальянской поэмы импровизатора Редальди, читанной в салоне нашей милой соотечественницы, а вчера выслушал целую трагедию у Рекамье, читанную автором, маркизом Кюстином. Сюжет из истории итальянской: отцеубийца Ченчи. Трагедия сия уже играна a la porte de St. Martin, но автор несколько переделал ее, в четыре акта, и, по возвращении своем из России, куда скоро сбирается, намерен представить ее на собственном театре, и Рахель берется играть главную роль Ченчи, но нет Тальмы для отца ее. Трагедия писана хорошими, иногда сильными стихами. Четвертый или последний акт наполнен трагическими сценами, и в первый раз на сцене французской является папа: желая спасти душу, а может быть, и жизнь дочери-отцеубийцы, он дает ей аудиенцию в саду Ватикана. Разговор их наполнен превосходными сентенциями и des vers a retenir. По окончании чтения, Шатобриан советовал автору скрыть от папы истинную причину отцеубийства, не заставлять дочь оправдывать себя виною отца, и тем еще более возвысить характер ее. Ампер соглашался с Шатобрианом. Но как согласить сию перемену с участием, которое принимает кардинал, дядя Ченчи, знающий об ужасном преступлении отца ее и умоляющий папу простить невольное преступление? Молчание кардинала было бы противно всякому правдоподобию. {15}
В числе слушателей была и Delphine Girardin, урожденная Gay, поэткрасавица, теперь супруга исключенного из камеры депутатов журналиста. Несчастие мужа послужило ей вдохновением: мы читали в журналах стихи ее если не в честь, то _за честь_ мужа. Я простился с Рекамье, исполненный нежнейших чувств благодарности за лучшие минуты парижской жизни моей, за эту улыбку, которую выразить умел только Канова и Баланш.
Сию минуту приносят ко мне "Le djernier jour", poeme en 10 chants, par J. Reboul, accompagne de notes et suivi d'une lamentation a la ville de Nismes. Читаю предисловие автора; в последних строках его выражена главная мысль поэмы: "Nous ne sommes ni prophete, ni inspire du ciel: seulemeut, le soir, nous avons vu l'honzon en feu, et nous avons dit que la journee du lendemain serait brulante". В прологе два голоса перекликаются, голос неба и поэта, ему повинующегося:
Sinistre precurseur d'immenses funerailles,
Vous voulez que je crie autour de nos murailles:
Jerusalem, malheur a toi!
Malheur a toi, malheur, o. cite de scandale!
Je redirai malheur! jusqu'a l'heure fatale
Ou je dirai malheur a moi!
В первой песни призвание к ангелу разрушения:
Toi qui fis un appel aux vastes oceans
Afin d'ensevelir la terre des geans,
Et sur les plus hauts monts, balangant les abymes,
Trouvas des chatimens a la taille des crimes!