Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Все это царевич прочел на его лице, прежде чем Гульят решился что-то ответить. Прочел — и не дал ничего сказать. Ашшур-аха-иддин поднял руку, призывая всех умолкнуть, и произнес:

— Перед сном я люблю послушать какую-нибудь историю. Мой добрый друг Адад-шум-уцур, — царевич благосклонно посмотрел на жреца, стоявшего по правую руку от трона, — знает их столько, что пожелай я исписать ими мой дворец, писцам бы не хватило ни стен, ни потолка. Некоторые из них я заставляю повторять по несколько раз. Я расскажу вам одну притчу…

Ашшур-аха-иддин пригубил вина и обвел своих военачальников взглядом. Ему нравился тот трепет, что охватывал его подданных в такие минуты.

«Вот почему отец так цепляется за трон и почему Арад-бел-ит ненавидит меня, словно кровного врага. Ни женская любовь, ни плотские утехи, ни чревоугодие, ни все золото мира не могут сравниться с властью над людьми. Однажды примерив царскую тиару, ее уже не снять, разве что вместе с головой», — подумал принц.

Он не страшился смерти и не хотел братоубийственной войны. В последние месяцы Ашшур-аха-иддин еженощно молил богов о снисхождении:

«Я буду сильным и достойным сыном своего отца. Я буду рассудительным и мудрым. Я дам мир своему народу. Я возвышу его над врагами. Я буду добр к своим подданным и беспощаден к изменникам. Я принесу мир в царскую семью и никогда не допущу, чтобы мои сыновья пошли друг против друга»...

«А еще я должен быть решителен», — сказал он себе в эту минуту.

Он слишком хорошо знал свои недостатки.

— Один старый израненный лев был изгнан из своего прайда молодым самцом. Проголодавшись, старый лев побрел за стадом быстроногих антилоп, — начал свой рассказ Ашшур-аха-иддин. — Несколько дней и ночей он следовал за ними по пятам, надеясь отыскать для себя хоть какую-то добычу. Сколько он себя помнил, за него убивали, ему давали лучшие куски… А теперь он настолько обессилел, что даже антилопы перестали обращать на него внимание. Они щипали зеленые листики с кустарников, находясь в одном прыжке от хищника, а он мог сподобиться лишь на то, чтобы раз щелкнуть зубами. И тогда, чтобы не умереть от голода, лев попробовал на вкус зеленую поросль. Так прошло несколько дней. Антилопы окончательно привыкли ко льву, перестали его бояться. Вместе с ним двигались от пастбища к пастбищу. Лев теперь питался травой, листьями, молодыми побегами… Затем он стал охранять стадо от гиен и шакалов, отгоняя их могучим рыком, ведь внешне он все еще оставался львом. Спустя несколько месяцев антилопы выбрали его своим вожаком. Но однажды его родной прайд напал на их стадо и загрыз молодую косулю. Старого льва хищники не тронули, а антилопы спаслись бегством. Когда же лев нагнал свое стадо, он предложил расправиться с их общим врагом, который охотился на антилоп от начала времен, — чтобы больше никого не бояться. Это было неслыханно смело. Антилопы против львов. Его отвага стала примером для новых сородичей.

На рассвете стадо бросилось вдогонку за прайдом, напало на львов… и погибло. Все до одного. Львы, изумленные такой удачей, съели столько мяса, сколько могли, а наевшись, уснули самым беспечным сном на свете. Все забыли про старого больного льва.

А он нашел своего обидчика, молодого самца, и задушил его во сне, как кролика. Когда прайд проснулся, его новым вожаком снова стал старый лев, вернувший себе власть и уважение. Мяса целого стада антилоп хватило надолго. А когда оно кончилось… старый лев умер. Перед смертью, вспоминая об антилопах, он просил у них прощения. Ведь он даже не думал их предавать. Он искренне верил в победу и свое отмщение. И он готов был отдать за них жизнь, если бы успел к месту схватки. Но он был слишком медлителен, слишком нетороплив… Этот старый, никому ненужный лев…

Должен ли я прибавить к этим словам что-то еще? Или мой туртан сам примет решение? — Ашшур-аха-иддин посмотрел на Гульята.

— Нет, мой повелитель! Мы идем на штурм, — с поклоном отвечал его военачальник.

Перед рассветом войска изготовились для атаки. Ударили с юга и запада, чтобы отвлечь врага. Против киммерийцев бросили колесницы Басры и остатки конницы Юханны. Затем в пролом отправили царский полк. В городе к нему присоединился кисир Таба-Ашшура. Сотни Шимшона и Хавшаба дрались в полном окружении в одном квартале от дворца наместника и к этому времени стянули на себя почти половину всех сил защитников Маркасу.

Бои продолжались весь день. Сирийцы, оказавшись между молотом и наковальней, не выдержали. Стали десятками сдаваться, молить о пощаде. Маркасу пал еще до наступления сумерек. Кочевники же, убедившись, что союзник повержен, повернули коней в степь.

11

За пять месяца до начала восстания.

Столица Ассирии Ниневия

Известие о смерти глашатая Син-аххе-риб воспринял внешне спокойно. О несчастье доложил Арад-бел-ит, после чего царь захотел услышать подробности ночного боя с разбойниками от Мар-Априма, единственного оставшегося в живых свидетеля. Впрочем, когда раббилум закончил свой рассказ, оказалось, что Син-аххе-риб слушал не очень внимательно. Он покачал головой и задумчиво сказал:

— Вот уж не думал, что Шульмубэл погибнет с мечом в руках…

Мар-Априм хотел было возразить, напомнить, что глашатая зарезали во сне, в его шатре, но встретившись с суровым взглядом принца, промолчал.

— Хорошо, ступай, — сказал раббилуму Син-аххе-риб.

Арад-бел-ит пристально посмотрел на отца, пытаясь понять, какие чувства переполняют его в данную минуту: гнев, боль или печаль, — и осторожно заметил:

— Я знаю, он был тебе дорог.

— О чем ты говоришь! — неожиданно резко ответил царь. — Он предал меня, когда начал плести сети за моей спиной. Он столько раз лгал, прикрываясь заботой обо мне… что, совершенно забыл, где пролегает граница между дозволенным и нашей дружбой. Может быть, оно и к лучшему, что все так закончилось. Иначе рано или поздно мне бы пришлось отправить его на плаху… Я знаю, он был твоим сторонником, но царский глашатай не должен противопоставлять себя всему жречеству и целой своре наместников… Как ты собираешься договариваться с теми, кто поддерживает твоего брата Ашшур-аха-иддина? Ты уже думал об этом?

— Поездка Шульмубэла на восток была предпринята именно по этой причине.

— Вот как? А что, если нападение разбойников не было случайностью?

— Не думаю, что кто-то из наместников решился бы на подобное… в любом случае, нам известны имена подозреваемых...

— Нет, нет, — опередил следующую мысль сына Син-аххе-риб, — от мести тебе придется отказаться. Иногда, чтобы победить в войне, лучше отступить. Затевать расследование сейчас не в твоих интересах. Кто бы ни убил Шульмубэла, он не рискнул выступить против тебя открыто. Главное, что нужно усвоить из этого урока, — твои враги по-прежнему уважают силу…. Отправляйся на север, в Мусасир¹⁸. То, что там неспокойно в последние месяцы, меня тревожит даже больше, чем зреющее недовольство в Табале, о котором ты мне докладывал. Наместник Мусасира долго сопротивлялся чарам Закуту, но в конце концов, кажется, принял ее сторону. Однако он непомерно жаден и довел своих подданных до белого каления бесконечными поборами. А значит, я могу казнить его, невзирая на могущественных заступников, и будет лучше, если это сделаешь ты. Сдери с него кожу. Прилюдно. И объяви о его преступлениях на площади. На время это успокоит недовольных. А твоим врагам будет лучшим предупреждением. На всякий случай возьми с собой Набу-шур-уцура.

Царевич и его молочный брат покинули Ниневию уже на следующий день. Царь проснулся поздно, долго завтракал, а когда закончил, велел позвать Бальтазара.

Едва начальник внутренней стражи Ниневии вошел в царские покои, Син-аххе-риб остановился на нем взглядом и произнес:

— Сегодня. Тебе никто не помешает. Арад-бел-ита и его верного Набу не будет в столице дней пятнадцать. К их возвращению все должно быть кончено…

***

С наступлением сумерек люди Бальтазара выстроились на плацу в пять шеренг. Бронзовые чешуйчатые доспехи поверх коротких туник, остроконечные шлемы с длинными подшлемниками, сандалии с ремешками до самых колен; у каждого легкий щит полукруглой формы, похожий на ущербную луну, короткое копье и меч в деревянных ножнах.

Казарма внутренней стражи находилась на территории царского дворца, неподалеку от главного входа. От соседних построек ее отделяла стена в два человеческих роста, массивные ворота охраняли две узкие башенки для дозорных. Повсюду горели светильники.

Надвигалась буря — одна из тех, что так часто случаются в этих краях в зимние месяцы. Дыхание ночи было холодным, ветер — порывистым. Небо заволокли тяжелые дождевые тучи.

Стражники стояли второй час, не смея сойти с места, переминались с ноги на ногу. Единственным, кто мог позволить себе послабление, был Нинурта, сидевший на скамейке под старой яблоней, которая росла около входа в здание казармы. Впрочем, и он уже был не рад своей поспешности, когда беспрекословно подчинился приказу начальника внутренней стражи: построиться и быть готовыми выступить.

О том, ради чего все это затевалось, куда собрались среди ночи, а не стали дожидаться утра, Нинурта предпочитал не думать, но по опыту знал: кого-нибудь будут арестовывать, и точно не проворовавшегося чиновника средней руки, а птицу покрупнее. Плохо было то, что это всегда грозило неприятностями: всего не учтешь, где-то перегнешь палку, где-то позволишь себе лишнего, а оно возьми и вернись к тебе потом, не прямо, так криво… С царскими сановниками иначе не бывает.

И чтобы прогнать прочь дурные мысли, Нинурта старался думать о хорошем, об Элишве, сестре Мар-Зайи. Весь последний месяц стражник и его подчиненные следили за домом царского писца. Это были приятные воспоминания. Девушка ему очень понравилась. Может быть, кто-то и считал ее некрасивой, но ему, сорокапятилетнему старику, она казалась самым чудесным цветком на земле. Его люди сначала удивлялись, что Нинурта по нескольку раз на день проверяет своих лазутчиков, пока не подметили, в какое время он приходит — каждый раз, когда Элишва появляется на улице, и тогда принялись над ним беззлобно подшучивать. Однажды она его заметила, испугалась, бросилась прочь. В другой раз посмотрела с укоризной и любопытством. Но в третий… именно этот миг был ему дороже всего на свете… в третий раз, оглянувшись на улице, она вдруг открыла лицо, пусть и на несколько мгновений, и улыбнулась ему. А он растерялся, прям как мальчишка.