Хроники идиотов

– Да, и голодный обычно. Думаю, мы можем договориться, чтобы он не охотился на нас, и приходил в гости.

Вместо ответа собеседник, едва видимый в свете лампы над столом, зашуршал по ящикам стола. И выложил перед наемником стопку бумаги, ручку и шприц-тюбик.

– Спасибо Леночке Орловой, пентотала нам теперь хватает – прокомментировал это действие он – Сейчас примешь дозу, и напишешь настоящую причину.

– С условием, что потом после прочтения я вколю амнезин.

– Себе?

– Нет, разумеется. Ты убеждаешься в моих намерениях, а я в твоих. Я не веду игру в сообществе наших товарищей по секте, ты не пытаешься пользоваться моими сведеньями.

– Равноценно – на стол выкатился еще один шприц-тюбик – Мы перестраховщики, а, Атрей?

– Да, Фитид. А теперь помолчи и дай мне спокойно написать. Один вопрос – и наш договор расторгнут.

– Идет – Фитид даже немного отодвинулся, показывая как бы, что он не при делах, наемник загнал иглу в вену, вливая в кровь сыворотку, после чего взялся за ручку, и застрочил. Кажется, он сам не знал, что пишет – рука самостоятельно вела его, он едва успевал передвигать локоть.

Когда лист лег наконец перед Фитидом, тот взглянул на него мельком, но, едва прочтя первую строчку, впился глазами. Атрей играл шприцом, ожидая, когда чтение будет завершено. Такие вещи он оставлять у кого-либо не собирался.

На листе, косым мелким почерком, было написано самое неприглядное, что мог бы о себе сказать сайентолог. Правда.

«Я хочу твоих губ, вкуса твоего рта, и мне плевать, кто ты. Мне все равно, что ты «чудовище» – потому что я сам чудовище, только не снаружи, а внутри.

Ты не помнишь своего имени. Я помню, но лучше бы забыл. У меня нет права на нормальное человеческое имя, обычное, ничего не значащее, повторяющееся. Я должен носить марочное, которое, как табличка на груди гласит «вот темный шаман, потомок темного шамана».

У тебя не было памяти о детстве, а у меня она есть, но лучше бы не было. Интриги, лесть, ложь, увиливания вокруг – считается, как будто ребенок не чувствует фальши. Но я чувствовал, и знал всегда, что верить никому нельзя. У меня никогда не было домашних животных, потому что – мне объяснил отец с тихой печалью – нам нельзя иметь слабые места. А любимое существо – слабое, несомненно, место. Когда у соседской Балы появились щенки, мне подарили одного. Я был счастлив. Часа два. Потом его пришлось отнести в синто. Положить на алтарь. Я до сих пор помню, как он доверчиво лизал руки, и как смотрел круглыми вечно удивленными глазами. Я убил его. Ритуальным ножом, как первую жертву. Ощутил силу. Слез не было. Детство кончилось, не начавшись.

Была ли у тебя любовь? Ты не помнишь. Я помню свою. Но лучше бы забыть. Легче забыть. Проще забыть. Я никогда не показывал боли. В детстве мне вывернули суставы, чтобы обучить всем приемам рукопашного боя. В юности отец отдал меня мастеру, и он показывал – на моем и личном примере – тонкости пыток, и то, как надо их выдерживать. Я умел сцеплять зубы. Но я не знал, что делать со своим сердцем.

Она мне не солгала – первая в моей жизни, кто ничем не воспользовался. Прикрыла спину. Она пошла со мной, просто так, ни за что… И было так хорошо от того, что ее мне не надо класть на алтарь, не надо убивать. Мы говорили – часами, до рассвета, и она засыпала у меня на груди. Держась за руку. Я думал, что нужен ей. Любовь – это доверие? Нет. Нет доверия, если одно обвинение рушит все и сразу. Если в одну минуту из близкого ты становишься предателем. Я смолчал. И молчал еще семь лет, терпеливо позволяя ей вытирать о себя ноги, просто надеясь, что она остановится и поймет. Но она не остановилась. На полном ходу пролетела мимо, и я снова остался один.

Я никогда и не переставал быть один.

Я наемник, предатель, сектант-сайентолог, я темный шаман. Я лжив, изворотлив, корыстен, подл, и бью в спину при первой же возможности. Но, черт возьми, у меня тоже есть сердце.

Я тебя так же, как и всех прежде, продал и предал. Я, так же как и всеми прежде, воспользовался тобой, как ступенькой, стартовой площадкой. Я тебя использовал. Я тебе лгал. Смотрел в глаза и лгал. Брал за руку – и лгал. Предлагал свою кровь, свое тело – и лгал.

А ты не отвернулся.

Я забыл – как это, плакать и смеяться, когда за это не платили. Я могу все – изобразить истерику, счастье, обморок, бешенство, страсть – отличие лишь в цене. А ты все время спрашивал – терпеливо, пока я не услышал, наконец, о чем речь. Чего хочу я. Чего-хочу-я. А действительно, чего?

Полжизни прошло в попытке выжить, еще пол – в поисках силы, чтобы не утонуть. Я посредственность, каких двенадцать на дюжину. Я полнейшая бездарь в магии, мой экстрасенсорный дар не тянет даже на кол из жалости. Я совершенно бесталанен в шаманизме, мне не передалось божьей искры от отца. Я средней руки наемник, и место мое в их строю – предпоследнее. Они работают благодаря своим способностям. Я – благодаря тому, что в первый раз мне все верят. Но только один раз.

А ты поверил. Зная все – все равно поверил.

Впервые в жизни у меня появилось место, где меня ждут, и тот, кто ждет. Я не знал, что с этим делать. Опьянев, потеряв голову, ринулся как мотылек на огонь. Даже если бы все на том и завершилось… Я ни минуты не верил, что у нас получится. Институт не мог проморгать. Я ждал облавы, и не понимал, почему ее нет. Я не верил в успех ни единого момента.

Но я приходил, чтобы снова тебя увидеть, и услышать твой голос, и поймать взгляд. Ты смотрел на меня без ненависти, хоть и знал, кто перед тобой. Ты говорил со мной без уверток, не думая о подставе. Ты был рядом, не ожидая удара в спину – и подставлял мне ее. И ты обо мне заботился – чтобы я не сидел на холодном бетоне, поспал или поел, сделал перевязку… Это была самая счастливая неделя моей жизни. Лучше, чем когда-либо.

У меня не было друзей. Я не заводил их, потому что их придется либо продать, либо прирезать самому на алтаре. Никакого выбора. Никакой перспективы.

Я заварил всю эту кашу с «темным ходом» с одной лишь целью – спасти Арну. За ней охотилась целая община, и этот уровень не мне чета. Я нашел темного мага, спровоцировал его гнев, надавил на чувство вины, обрушил на его голову самое шокирующее известие – и, пока он был в аффекте от всего, сделал татуировку. Его руками я уничтожил общину. Его руками я нанес удар по Институту. Я стоял за его спиной, пока это было возможно, терпя все – с одной целью. Спасти.

Но Арна ненавидела. Она отворачивалась, била наотмашь, словами, ненавистью и презрением, да и руками тоже. И что-то во мне умерло. Она даже не попыталась понять…

А ты не пытался – ты понимал. И я подумал – какого черта? Семь лет Арне под хвост?..

Это невыгодно.

Отец вспоминал – первое, что я в детстве связно выговорил, было «а что мне за это будет?». Не «мама» с «папой», впрочем, матери у меня никогда не было и я по сей день не знаю, кто она. До сих пор не понимаю, что это за человек и зачем она нужна. «Мама» – я никогда не произносил этого слова.

А на крыше я держался за тебя, ходил кругами, осторожничал, не знал, что делать. Я подначивал, провоцировал, ждал, когда все войдет в привычное русло. Но оно не вошло. Ты не сделал того, чего я ждал. Ты меня не убил.

Я устал… Я так устал от этого – каждый день. Это не напряжение, даже наоборот. Ожидание, или даже полновесное знание – всегда будет именно так. Всегда будут подсиживания и закулисные некрасивые тайны, и шепоток за спиной. Я привык копаться в чужом грязном белье и ничего не чувствовать. Прикасаться к людям – и не чувствовать. Спать с женщинами – и не чувствовать. Улыбаться, клясться в дружбе – и не чувствовать.