Хроники Кадуола
Шрифт:
Взобравшись на стол, Глоуэн выглянул из окна. Перед ним открывался вид на степь и на восточную окраину городка — несколько обветшалых хижин. Звезду Зонка не было видно, но, судя по тусклому свету и длинным черным теням, до заката оставалось недолго. Автобус, наверное, уже уехал в Фексельбург — увы, без него.
Приподнявшись на цыпочки, Глоуэн посмотрел прямо вниз. Отвесная стена продолжалась метров тридцать, после чего начинался скалистый склон. Глоуэн открыл одну из половин окна и проверил надежность центрального столбика. Он надавил на столбик плечом, потянул его на себя — столбик даже не задрожал. Из окна дул холодный ветер; Глоуэн закрыл его. Что сказал Мьютис? Что-то насчет «совиного гнезда»? Глоуэн задрожал от одной мысли о необходимости провести ночь на таком
Вытянув ноги, Глоуэн попытался посмотреть на вещи уравновешенно, со стороны. Такое приключение он, конечно, никогда не забудет. Он даже язвительно усмехнулся. Наглость ордины Заа и ее пособников выходила за рамки общераспространенных представлений о логике и реальности. Они применяли методы психического контроля: прежде всего подрывалась уверенность жертвы в том, что жертва считала нормальным порядком вещей; затем этот порядок вещей подменялся отлаженным годами семинаристского безумия альтернативным порядком. Сознательно или нет, Заа руководствовалась именно такой тактикой. «Мне будет чем гордиться, когда я закончу это расследование!» — подумал Глоуэн.
Ему пришла в голову еще одна мысль. Если ордине можно было верить — почему нет? — ее кто-то предупредил по телефону о его приезде. Кому было известно о его планах? Керди, инспекторам Барчу и Танаквилю, командору Плоку. Почему бы любой из этих людей решил его предать? Великая тайна!
Глоуэн погладил подбородок, пытаясь подстегнуть свой ум. Заа обошлась с ним, офицером полиции, так, как если бы не опасалась никаких последствий. Очевидно, она не боялась фексельбургской полиции. Юрисдикция фексельбургской полиции не распространялась на округ Лютвайлер — или, точнее говоря, фексели не желали вмешиваться в дела семинарии.
Глоуэн внезапно осознал, что попал в ловушку, не подвергаясь никакому явному насилию. Его заставили подчиниться в основном намеками и угрозами, только один раз схватили за руки — и вот, теперь он сидел, запертый в келье и обритый наголо. Глоуэн выпрямился на стуле, дрожа от стыда.
Глоуэн сжал зубы. «Что сделано, то сделано! Меня хорошенько проучили, и этот я урок не забуду», — сказал он себе.
Но один нерешенный вопрос был важнее всех остальных, вместе взятых: почему?
Глоуэн заметил, что в келье становится темно. Забравшись на стул, он выглянул в окно. Ночь спускалась на степи округа Лютвайлер. Наклонным туманным росчерком в небе уже виднелась Прядь Мирцеи. Глоуэн снова сел. Он не заметил в келье никаких выключателей или осветительных приборов. Оставалось только ждать.
Прошло минут десять. В коридоре послышались какие-то звуки — дверь открылась, и в проеме появился тонкий силуэт Лайлы.
Глоуэн холодно произнес: «У вас нет ни света, ни отопления?»
«Свет у нас, конечно, есть», — Лайла прикоснулась к неприметной кнопке у двери, и на потолке зажглись флуоресцирующие полосы. Глоуэн увидел, что «наставница» принесла полдюжины книг. Она подошла и положила книги на стол, все еще двигаясь рассеянно, по привычке. Глоуэн молча наблюдал за тем, как она аккуратно раскладывала книги вдоль края стола. Почувствовав, что-то необычное, Лайла обернулась и внимательно посмотрела Глоуэну в лицо: «Это учебники, они тебе потребуются. Как ты знаешь, я буду твоей наставницей, по меньшей мере какое-то время. Конечно, важнейшую работу тебе придется выполнять самому — только таким образом возможно настоящее постижение. Тексты сложные, но, если прилежно заниматься, они становятся понятнее».
«Меня совершенно не интересует мономантика», — глухо сказал Глоуэн.
Лайла серьезно возразила: «Любопытство в тебе проснется, когда ты откроешь для себя преимущества прилежания. Ну что же! Пора начинать, а то подумают, что мы лентяи».
Лайла выбрала одну из книг и с кошачьей деликатностью устроилась на койке: «Это «Перечень элементариев». Их необходимо выучить наизусть, даже если их значение не сразу становится ясным.
Я их тебе прочту, и ты должен слушать очень внимательно, чтобы усвоить их силу и звучание, хотя, конечно, сегодня ты их еще не поймешь. Элементарий первый: «Двойственность — причина износа и трения; ей надлежит слиться в Единстве». Элементарий второй...» Глоуэн слушал ее с полузакрытыми глазами, пытаясь представить себе, какие злоключения привели ее в семинарию на Поганом мысу. Лайла казалась вполне искренним, доброжелательным существом, и по природе своей испытывала к окружающим, пожалуй, больше теплоты и симпатии, чем это требовалось в ее положении. Она бросила на него быстрый взгляд: «Ты слушаешь?»«Конечно! У тебя очень успокоительный голос — самое приятное из всего, что я встретил в этой кошмарной семинарии».
Лайла отвернулась. «Ты не должен мыслить в таких терминах», — строго сказала она. Но Глоуэн заметил, что на самом деле она не сердится. Лайла продолжала: «Ты прослушал «Перечень», который мы будем повторять ежедневно до тех пор, пока ты не запомнишь его дословно. Теперь перейдем к общему обзору наших занятий. Здесь, напечатанные зеленым шрифтом — «Заповеди, побочные указания и производные». В том же томе, но красным шрифтом и вверх ногами — «Полезные разграничения». Они имеют огромное значение, но сперва тебе лучше заняться «Фактами и началами», они позволяют заложить осмысленную основу для дальнейшего. И, конечно же, нельзя забывать о «Первичных концепциях»». Она передала Глоуэну книгу: «Это прежде всего».
Глоуэн пролистал несколько страниц: «Довольно сложный текст... Я бы сказал, выходящий не только за рамки моих интересов, но и превосходящий мои возможности».
«Интерес придет! Синтораксис, по существу — последовательность аксиом, каждая из которых является следствием так называемой «фундаментальной правды». Грубо говоря, правда объединяет все сущее. Фундаментальная правда — средоточие силы интеллектуального воздействия, известной под наименованием «штурре». Полное овладение этой силой труднодостижимо, но возможно. Ничто не должно замутнять ясность нашего видения. Здесь, на Поганом мысу округа Лютвайлер, созданы оптимальные условия. Здесь ничто не препятствует нашему развитию. В семинарии ничто не отвлекает, здесь нет ни особых неудобств, ни особых радостей...»
«Только холодно у вас тут».
Лайла пропустила это замечание мимо ушей: «...Мы не позволяем ничему мешать нашему сосредоточению — особенно глупому потворству склонности к преходящим развлечениям. Боль можно игнорировать; удовольствие гораздо коварнее».
«Удовольствие гораздо приятнее боли, ты не находишь?»
Лайла поджала губы: «Это непоследовательная, не заслуживающая внимания идея».
«Для Мьютиса и ордины Заа — возможно. Но не для меня. Я сожалею об упущенных удовольствиях, но знать ничего не хочу о боли, которую мне не пришлось испытать».
Лайла строго произнесла: «Ты должен отказаться от привычки болтать пустяки! Такие рассуждения расслабляют и нарушают логический ход мыслей. Как гласит один из элементариев, случайные импульсы эволюции привели к возникновению аномалий, которые мы пытаемся исправить. Наша цель — навести порядок в хаосе. А третий элементарий? Помнишь? «В Единстве — чистота! В энергии — направление! Двойственность — столкновение, беспорядок и застой!»
Почти забавляясь, Глоуэн разглядывал тонкие черты Лайлы — так же, как у ордины Заа, у нее было правильное, изящное лицо с большими темными глазами. Лайла спросила: «Ты хорошо усвоил эти концепции?»
«Безошибочно!»
«Двойственность относится к логическому единству, как смерть к жизни. Этот вопрос анализируется в главе «Противоположности и соответствия» — в общих чертах, конечно, но для начинающего этого достаточно».
«Что ты называешь «двойственностью»?»
«Это должно быть ясно даже тебе! Двойственность — источник Великой Схизмы, отделившей нас от полимантиков. В любом случае, среди них преобладали философы мужского пола, что, опять же, приводило к образованию противоположностей. В рамках «прогрессивной формулы», которой мы придерживаемся, половые противоположности игнорируются или избегаются».