Хроники Обетованного. Осиновая корона

Среди рыцарей (по крайней мере, в Ти'арге) бросить что-то другому под ноги - значит вызвать его на поединок. Вдруг у магов так же?.. Уна привалилась к Шун-Ди, растерянно глядя на кругляш серебра. Ни зеркало, ни кулон не уловили в нём колдовства.

С противоположного конца поляны на неё внимательно смотрел Маури. Его рогатый сосед махал руками, отчаянно что-то доказывая.

– У боуги это обычно знак благосклонности, - сказал Шун-Ди, которому явно было неловко поддерживать теряющую равновесие Уну. Она прислушалась к себе и грустно поняла, что угрызений совести не испытывает.
– Так они показывают, что готовы сделать для тебя что-нибудь. Как-то помочь. Зависит от того, что отчеканено на серебре.

Уна наклонилась к монетке, но лорд Ривэн оказался проворнее.

– Весы... И что это значит? Суд?

– он хмыкнул.
– Похоже, многие тут видят в нас похитителей Инея.

Дурное предчувствие Уны окрепло и подбоченилось.

– Не думаю, - вздохнула она.
– Весы часто символизируют...

– Судьбу, - закончил Шун-Ди. Естественно, он знает: значения большинства символов Уна обнаружила в трудах миншийских философов. А судьба, личная или общая - то, на чём строится всё учение Прародителя.
– Она предлагает погадать тебе, Уна. Женщины-боуги в этом непревзойдённы.

– Ну уж нет!
– отрезал лорд Ривэн, с собранным видом ценителя пробуя монетку на зуб.
– Категорически не советую, Уна. Во-первых, любые гадания - чепуха; а во-вторых, после одного отталкивающего знакомства я таинственным старушонкам не доверяю... В той, правда, жил разум тэверли, но это не меняет сути.

Шэги, не внимая его многословию, вдруг наклонилась и взяла Уну за руку. Ладошка была маленькой, сухой и тёплой. Ни Руми, ни Маури не дотрагивались до неё, а их сынишка вёл себя так, словно кроме Инея и татуировок Шун-Ди его вообще ничего не интересует. По намёкам боуги Уна смутно догадывалась, что люди (наверное, купцы из Минши или Кезорре - а может, просто искатели приключений) уже бывали под Паакьярне. Так что для этого мальчика с бесконечным именем они не в диковинку.

Как и для его матери. "Многие из нас не отказались бы помочь вам, я думаю, - сказала Руми, когда разговор добрался до щепетильного (на взгляд Уны) вопроса о коронниках.
– Под холмами, знаете ли, часто бывает скучно, а баснословные слухи о востоке Обетованного никуда не исчезли и после деяний Повелителя Хаоса. Но я, - (она посмотрела на Тима, который застенчиво прикармливал маслом исполинскую божью коровку), - не прощаю личных обид. Вы, люди, слишком часто допускаете недопустимое".

Допускаете недопустимое. Только сейчас, в тени нависающей над ней Шэги, Уна поняла, что могло подразумеваться действительно личное, вполне конкретное оскорбление. Нечто жёсткое, жутковато-звериное мелькнуло тогда в женственных чертах Руми. Люди сделали что-то её сыну? Или пытались сделать?

А учитывая нравы, царившие, судя по сплетням, в Минши, - и то, каким миловидным Тим должен был показаться гурманам-островитянам...

Уна аккуратно освободилась от хватки. Что-то вроде чутья, нашёптывающего ей истину - то, что она заметила в своём Даре раньше всего другого, - твердило о крови, пролившейся здесь в недалёком прошлом. О том, что рыжие низкорослики резвятся и играют словами на чьих-то костях.

Человеческих.

– Я принимаю то, что ты предлагаешь, - медленно сказала она, глядя в зрачки между золотыми крапинками.
– Веди меня, куда нужно, Шэги.

Шун-Ди начал было переводить, но старуха кивнула и махнула рукой в сторону чащи. Услуги толмача ей явно не требовались.

Уна молча встала и пошла за ней. Лорд Ривэн и Шун-Ди заговорили одновременно, но ей не хотелось принимать их слова как обращённые к ней. Лес плыл в огнисто-зелёном тумане; дым от костра жёг ей ноздри. Следовать за мелкими шагами Шэги казалось чем-то совершенно нормальным - несмотря на то, что даже боуги, завидев их вместе, принимались шушукаться.

– Уна!
– Шун-Ди сгрёб ткань у неё на плече - необыкновенно грубо для него, - когда поляна осталась далеко позади и их обступили сосны с тёмными, тоскующими без жильцов окнами. Две сосны росли рядом - похожие, как близнецы, зеркально вжившиеся друг в друга. Шэги остановилась и обернулась, как будто миншиец позвал её; губы гадалки беззвучно шевелились, но ничего жуткого в этом не было. Шёпот леса под холмом Паакьярне, шёпот магии, оплетающей Лэфлиенн.
– Что ты делаешь?

– Пусти.

– Мне жаль говорить такое, но эта женщина сумасшедшая, - сдавленно зашептал Шун-Ди. Его дыхание пахло хмелем и ягодными сладостями боуги; одной из частей Уны (иногда ей мерещилось, что с каждым днём их становится больше - особенно здесь) отчаянно хотелось, чтобы на его месте был Лис. Другие части порицали её за это.

– Она бормочет что-то о прошлом... О давнем прошлом. Постоянно. Имена вождей, королей, воинов из кентавров. Имена тауриллиан. Он умер на снегу в горах, и снег пропитался кровью, и его женщины рыдали над ним; лишь одна, самая красивая, заливалась смехом, – Шун-Ди перевёл дыхание.
– Пойдём отсюда, Уна.

– Я не боюсь. Историки тоже говорят о прошлом. Ты говоришь о прошлом. И я, - она снова вырвалась.
– Я вообще живу прошлым, всегда. Я пересекла полмира ради прошлого - как мой отец.

– Твой отец? Но ты же почти ничего не знаешь о его прошлом, - Шун-Ди так растерялся, что отпустил её без возражений. Шэги терпеливо ждала.
– В Кинбралане и на корабле ты постоянно твердила об этом.

Фиенни.

– Я знаю, что он искал чего-то, - (Здесь правят тёмные боги).
– Что желание совершить невозможное привело его к Хаосу. Желание повернуть время вспять. Изменить мир, - она заглянула в глаза Шун-Ди - тёмно-карие, но сейчас мерцающие глянцевой чернотой.
– То есть любовь. Почему бы не услышать о своей судьбе, если появляется шанс?

– Потому что смертным не позволено это слышать.

Уна отвернулась к Шэги.

– А я хочу.

Прильнув к сосне, старая боуги поманила Уну поближе. Она наклонилась, и тонкий шершавый пальчик заскользил по лбу, вычерчивая руны; зеркало жаром отозвалось на магию.

Уна не возмутилась, когда боль ужалила её, - а может, сознание, захмелевшее от красоты, свободы и нарочитой чудесности этого места, просто не придало этой боли веса. В кулаке Шэги осталась довольно толстая прядь её волос. Старуха снова пробормотала что-то неясное и швырнула волосы себе под ноги, в топчан слежавшейся хвои; Уна смотрела, как чёрное нечто (уже не часть её тела - как странно) исчезает в другой, ночной черноте. Ей вспомнились перья заколдованной в Хаэдране чайки; где же лорд Ривэн, почему за ней пошёл один Шун-Ди? Неужели он самом деле вовсе не волнуется за неё так, как стремится показать?

О Лисе и спрашивать нечего. Тот совершенно не волнуется - но и не притворяется никогда.

Зелёное, в золотых прожилках пламя охватило участок хвои и волосы Уны. Как только опал последний огонёк, Шэги собрала то, что осталось - пыль? пепел?
– и жадно, словно миншийский дурманящий порошок, втянула в ноздри. Зрачки боуги сузились, почти пропали; острые уши напряглись и встопорщились, усилив сходство с одряхлевшим зверьком (как подумалось Уне, с выдрой или енотом), и Шэги заговорила.

– Тебе доступна истина обо всех, обо всём, кроме тебя самой. И истина о том, кого ты полюбишь больше жизни, больше поисков её смысла, тоже останется от тебя сокрытой. Я вижу тебя летящей. Вижу небо, что скользит навстречу, и молочные облака. Вижу, что ты выше их, и свет солнца задевает тебе спину, а внизу - только воздух, до земли далеко. Полосы гор коричневеют на зелени, внизу мельтешит жизнь: ветшают дома и замки, пасутся стада, круглятся купола храмов, отцы дают оплеухи детям... Крыло, под которым живёт всё это, словно выплавлено из серебра. Оно не принадлежит тебе и твоим никогда не станет. Твой полёт завершится падением, падение - новым полётом. Странная судьба. Странные совпадения и чередования. Счастье твоё не будет долгим, время не исчерпает боль, но многое ты поймёшь и испытаешь. Падение - цена полёта. Боль - цена красоты. Ты найдёшь и то, и другое, если заплатишь.