Хроники последнего лета

Такая постановка вопроса привела отца Сергия в замешательство, с которым он, впрочем, быстро справился:

— Враг может принимать тысячи личин, но ему не укрыться от света Церкви!

— Ну, посудите сами, — увещевающее сказал Гофман, — при приеме на работу соответствующие органы проводили такую проверку, что враг рода человеческого, был бы немедленно изобличен. Вы же не будете сомневаться в компетентности наших органов?

— Ловко же ты умеешь играть словами, переворачивая значение и смысл! Но вижу я твою сущность и не позволю…

— Ну, господа, — миролюбиво сказал решивший снова вмешаться иеромонах Тихон, — давайте все успокоимся!

— Лично я спокоен, — пожал плечами Гофман, — если уважаемый отец Сергий сядет, мы можем начать работу.

— Поддерживаю, — заявил ребе Шмулевич, — вы можете продолжить теологическую дискуссию позже, а у меня через три часа самолет на Женеву. Скажите, пожалуйста, какая разница кто у нас есть кто, главное, чтобы дело выполнилось качественно и в срок.

Но отец Сергий успокаиваться не собирался. Наоборот, он сорвал с груди серебряное распятье, поднял над головой и попытался залезть на стол, то ли для большей убедительности, то ли желая как следует приложить Гофмана.

Тут уже все присутствующие сообразили, что на их глазах происходит нечто совсем безобразное, и просто вынуждены были вмешаться. Отца Сергия коллективными усилиями скрутили, хотя он отбивался как лев и даже опрокинул Ходжи Талгата Ибрагимова, но силы были неравны, тем более что подоспели ФСОшники в черных костюмах, которые очень профессионально защелкнули наручники и на руках вынесли несчастного священника из зала. Отец Сергий вырывался, кричал и выкрикивал слова молитв.

Надо отдать должное Гофману — все это время он сохранял полнейшее спокойствие.

Когда все закончилось, поднялся иеромонах Тихон и принес извинения председателю и пострадавшему — ушиб локтя при падении — Ходжи Талгату Ибрагимову.

Гофман кивнул, предложил не терять больше времени и начал, наконец, вступительное слово.

Тем временем отца Сергия доставили в медпункт, где диагностировали нервный срыв и сделали укол успокаивающего. Еще через десять минут прибыла карета скорой помощи, которая отвезла притихшего священника в Центральную Клиническую больницу, где ему предстояло пробыть по меньшей мере пару недель.

И здесь нельзя не отметить отзывчивость и благородство сотрудников Администрации Президента. Уже на следующий день отец Сергий получил красивую открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, дальнейших успехов на стезе служения Церкви и надеждой на долгое и плодотворное сотрудничество. Подписана была открытка сопредседателем комиссии И.С. Добрым-Пролёткиным.

* * *

День для Карла Иммануиловича выдался необыкновенно хлопотным. После заседания комиссии, отмеченного глупым и неприятным инцидентом, последовало совещание у Загорского. Добрый-Пролёткин, похоже, окончательно запутался в собственных хитроумных построениях, и требовался срочный мозговой штурм, чтобы вернуть событиям правильное направление. Вопрос в одном: какое направление считать правильным, и где находится конечная точка? Во всяком случая — не там, куда ведет Иван Степанович. Именно поэтому все совещание Гофман промолчал, размышляя о мерах противодействия планам Доброго-Пролёткина, мерах осторожных и деликатных, способных помочь достижению правильного результата и при этом не вызвать ненужного скандала.

Домой Карл Иммануилович попал около полуночи. Отпустил машину, прошел мимо сонного консьержа и только собрался вызывать лифт, как зазвонил мобильный.

— Я слушаю.

Гофман никогда не смотрел на определитель номера, прежде чем ответить, сам он объяснял, что это неискоренимая привычка, пришедшая из советского прошлого. Звонит телефон — значит надо поднимать трубку.

— Карл Иммануилович?

— Да, я вас слушаю.

— Здравствуйте, это Виктор Колхозных.

— Да-да, узнал.

— Карл Иммануилович, мы можем сейчас встретиться?

— А не поздно?

— Уверяю вас, встреча, прежде всего, интересна вам.

— Хорошо, давайте.

— Машина ждет у подъезда.

— Выхожу.

— С нетерпением жду.

Виктор Петрович Колхозных — это человек, чье приглашение игнорировать было неразумно. В российском списке Форбса он уверенно занимал шестую строчку. Сам Виктор Петрович, правда, считал, что должен находиться на первом месте, и в преуменьшении его состояния виноваты завистники. Вообще-то, обе оценки были неправильными, на самом деле он был третьим, пропустив вперед только двух сенаторов, которые, к слову, в Форбсе не упоминались вообще.

Вполне возможно, неточности возникли ввиду сложности определения реальной стоимости активов — двух металлургических и трубопрокатного заводов, десятка угольных шахт и разрезов, порта на Черном море, транспортных и телекоммуникационных компаний, нескольких банков, а также невообразимого количества всяческой недвижимости в столице.

Через полчаса Мерседес с Гофманом на заднем сиденье въезжал в ворота поместья Колхозных на Рублево-Успенском шоссе неподалеку от Жуковки.

Дверцу машины распахнул дворецкий в расшитом мундире, стилизованном под XVIII век. Виктор Петрович предпочитал русский классицизм — поместье походило на дворцовый комплекс Екатерининских времен, несколько испорченный кондиционерами и спутниковыми антеннами на крыше.

Колхозных встретил Гофмана в каминном зале. Антураж для делового разговора был неожиданным — интимный полумрак, дрожащее пламя камина и канделябрами с восковыми, судя по запаху, свечами. Перед камином стояли два кресла, обитые зеленой кожей, и столик с коваными ножками и дубовой столешницей. На столе — лист бумаги, плотно скрученный в свиток, небольшая шкатулка из красного дерева, бутылка и два бокала.

Хозяин вышел навстречу, широко раскинув руки, словно желая обнять гостя.

— Карл Иммануилович! Рад, весьма рад!

— Мое почтение, — Гофман сухо поздоровался, и при этом ловко увернулся от объятий.

Колхозных рассмеялся и широким жестом показал на кресло:

— Садитесь! Чувствуйте себя как дома!

Гофман поблагодарил и сел.

Было видно, что хозяин необыкновенно возбужден, и что возбуждение это вызвано не алкоголем или наркотиками, хотя его пагубные пристрастия были хорошо известны.

— Ну что, Карл Иммануилович, приступим?

Колхозных потер руки, словно в предвкушении чего-то приятного, и уселся напротив Гофмана на самый краешек кресла.

— К вашим услугам, — Гофман с достоинством кивнул.

— Вина? — Колхозных пододвинул к гостю бутылку. — Это чудное вино, такого сейчас не найти. Бургундское, сто пятьдесят лет. Каждая бутылка — как лотерейный билет: внутри либо уксус, либо нектар! У меня их ящик, так что, рано или поздно угадаем. Ну, как?

— Благодарю, я не пью вина.

Колхозных громко захохотал, закинув голову.

— Он не пьет вина! Скажите, пожалуйста, он не пьет вина!

— А что в этом удивительного? Я очень давно отказался от горячительных напитков.