Хроники Потусторонья: Проект
Шрифт:
Единственным отличием иллюзии от реальности Миролюдья было полное отсутствие какой-либо жизни. Мир был похож на декорации; впрочем, если вдуматься, ими он и был.
Сонни я увидел почти сразу: он стоял возле дверей Макдоналдса, не понимая, с какой стати ресторан закрыт в такой, казалось бы, обычный летний день.
Он стоял так какое-то время, а потом, судя по всему, отчаявшись, дошёл до уличных столиков и сел за один из них. Выражение лица у него было отсутствующее и какое-то разочарованное, а я вдруг подумал о том, насколько же этот парень одинок. Должно быть, он всегда был одинок: сказывалась нечеловеческая природа, пусть даже он ничего о ней не знал. Помнится, он упоминал о том, что у него никогда не было друзей, и некого было
О чём он думает, интересно? С кем он может встретиться в своей иллюзии? Что за сюрприз его ждёт, — а, Искажённый?
— Не спрашивай меня об этом, Гермес. Я всё равно ничего не смогу тебе ответить. С этим… парнем вообще всё не по-человечески вышло. Не знаю, почему, но иллюзия второго уровня сработала не так, как я планировал. Я не знаю, как это можно объяснить, но… словом, внешне всё выглядит нормально. Видишь? Макдоналдс, скверик… Однако я не могу поручиться за то, что он видит именно эту картинку. У меня такое чувство, что он видит нечто принципиально иное, и ни я, ни кто-либо ещё ничего не сможет с этим сделать. Этот парень, если подумать, не меньшая аномалия, чем я. Точнее, чем Неназываемый. И знаешь, Второй, есть такие явления… которые никто не сможет объяснить. И вопросы, на которые тебе никто не сможет ответить, — хмуро пробормотал Искажённый и покосился на Коростелёва: — А впрочем, как знать. Как знать…
Я вопросительно поглядел на майора, но тот не сказал ни слова. Ладно, подумал я, тогда посмотрим, чем дело закончится. И, позабыв на время о своих «соседях», я снова стал смотреть туда, где за пустым столиком возле пустого Макдоналдса сидел мой самый необычный ученик.
…
Глава 22.
То, что это иллюзия, Сонни понял сразу. И неудивительно: где ещё увидишь пустое белое пространство с одиноко стоящим Макдоналдсом? А ещё эта радужная дымка, словно попал в то самое место из детских сказок, где радуга касается земли. Хотя, конечно, никакого горшочка с золотом здесь быть не могло… Был только туман, и в каждой капельке тумана отражалось весёлое семицветье. Если приглядеться, становилось ясно, что из этого тумана состоит всё вокруг: и белый цвет пустого пространства, и Макдоналдс, и столик, за которым он сидел. И только сам Сонни состоял из чего-то другого, чего-то, чему он не мог придумать названия.
Но эта субстанция была чёрной, как смола. Тяжёлой, неприятной, мрачной.
Давным давно… Мир вокруг был соткан из множества цветов, — но не в том смысле, что мир был разноцветным, как детская раскраска. Цвета этого мира были живыми. Сколько он себя помнил, они всегда жили по каким-то своим, неведомым ему законам. В детстве он любил наблюдать, лёжа в своей кровати, за странными белыми бабочками. Они были очень красивыми и неярко светились в темноте. Они бесшумно порхали по комнате и иногда улетали на улицу через закрытое окно. А ещё были большие, с кулак, радужные «жуки», — точнее, похожие на жуков сгустки радужного вещества, жившие в углах комнат. Однажды он коснулся одного из таких «жуков» — но тот отчего-то потемнел и рассыпался чёрной золой, словно уголёк. Больше Сонни «жуков» не трогал… А со временем и вовсе перестал обращать на них внимание, пытаясь жить жизнью обычного человека.
Здесь тоже были свои трудности, и немало. Вот, скажем, поговоришь с одноклассником — а тому вдруг плохо становится, голова болеть начинает, или того хуже. Одна девочка даже сознание потеряла, в шестом классе. Конечно, никто и подумать не мог, что эти случаи могут быть как-то связаны с черноволосым, черноглазым мальчиком, прилежным в учёбе, воспитанным и очень улыбчивым, пусть и не слишком разговорчивым.
Он бы с радостью общался с остальными детьми — но они обходили его стороной, старались держаться подальше,
хотя никто не мог понять, почему все так делают. Может, виной всему были слухи, один другого страньше? Всё-таки дети куда чутче к необычному, чем взрослые.А может, тот случай с хулиганами?
Это случилось, когда Сонни учился в восьмом. Что там были за хулиганы — кто их теперь вспомнит? Но рассказы об этом проишествии ещё долго передавались из уст в уста, от свидетелей — всем остальным.
Собственно говоря, если бы они не попались Сонни на глаза, всё вышло бы иначе, и копилка школьных легенд не пополнилась бы ещё одной легендой. А было так: направляясь из школы домой, Сонни заметил двух старшеклассников, которые издевались над его сверстником, пареньком из параллельного класса. Колька его звали, кажется. Да, точно, Колька Филиппов. Очкарик, вечно просиживавший уроки физкультуры на скамейках в связи с «неудовлетворительным состоянием здоровья».
Сонни никогда бы не смог сделать вид, будто ничего не заметил. Кроме того, он с детства никого и ничего не боялся. Так что, не теряя времени зря, он направился прямиком к Колькиным обидчикам.
Они сначала не обратили на него внимания. Потом заметили и от души посмеялись, когда подошедший к ним чернявый младшеклассник потребовал оставить своего приятеля в покое.
У них был выбор. У них, если подумать, была масса вариантов. Но они избрали, наверное, худший из всех.
А что ты сделаешь, спросил у Сонни тот, что держал Кольку за тонкую ручку. Что ты сделаешь, если я сделаю вот так, сказал он, и ударил Филиппова в «солнечное сплетение», — несильно, в принципе, но мальчишке хватило: он согнулся пополам, судорожно глотая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Очки слетели в пыль. А эти парни стояли и ухмылялись. И вот тогда…
Это был, наверное, единственный раз, когда Сонни действительно разозлился: он ведь был очень спокойным и миролюбивым мальчиком. Но в тот раз…
Злость, гнев, ярость, ненависть, — всё это вырвалось наружу.
Он ударил этого гада в то же «солнечное сплетение» — но удар, похоже, оказался столь силён, что парень с размаху упал навзничь, не сумев устоять на ногах. Сонни прыгнул на него сверху и, схватив за шею обеими руками, стал душить незадачливого «нарушителя спокойствия», позабыв обо всём на свете. Он не видел, с каким ужасом смотрели на это Колька и тот, второй. Он не слышал криков школьников, не слышал, как кто-то звал учителей. Он душил это парня с чётким намерением убить его; душил, пока сильные руки физрука и охранника не оторвали его от посиневшего старшеклассника, неподвижно лежавшего на школьной дорожке… И где-то в гулкой пелене застывшего воздуха звенели крики: убил, он его убил!..
Но он его не убил. То ли взрослые подоспели вовремя, то ли сил не хватило… Ответ на этот вопрос не знал никто. Но в школе тот парень ещё долго не появлялся: кажется, недели две провалялся в больнице, а потом ходил с шейным корсетом (или как там эта штука называется).
Донью Лукрецию вызывали в школу. Потом она рассказывала Сонни, что учителя требовали показать его психиатру, а родители злосчастного хулигана грозились судом. Но в итоге, довольно усмехаясь, говорила старая донья (умевшая в споре заткнуть за пояс кого угодно), они сошлись на простом медицинском обследовании и тестах (которые, конечно же, никаких отклонений не выявили).
В общем, дело замяли, и жизнь вроде бы продолжалась. Правда, популярности тот случай Сонни не добавил, скорее наоборот: его стали уже откровенно избегать, и даже спасённый им Колька каждый раз бледнел и норовил обойти своего защитника стороной. Так в школе за Сонни окончательно закрепились слава «ненормального»…
Этот случай мог бы считаться обычным проявлением подростковой агрессии, или действий в состоянии аффекта, или чем-нибудь ещё, но важнее было другое: в тот момент, когда ярость застила ему глаза, Сонни понял, что снова видит мир таким, каким видел его в детстве, — миром цветов и никому не известных законов, по которым эти цвета существовали.