Хрусталь и стекло

– Личных проблем?
– нахмурился Уильям, но не стал пока углубляться в эту тему и тем более далее расспрашивать слугу, который и так всё поведал, что знал.

Он пригласил спутника пройти в свой кабинет и там сразу прошёл к своему столу.

– Прошу, - указал Уильям на стул рядом, но собеседник покачал головой и остался стоять перед столом.
– Какое у Вас дело?

– Люди на заводе волнуются. Одна часть за барона, другая требует вернуть Пьера. Мне одному не справиться, а вы здесь все, во дворце, как я понимаю, пытаетесь барона в чём-то обвинить.

– Вы его правая рука, вижу, - кивнул Уильям с пониманием.
– Тоже местом дорожите.

– Да, - облокотился собеседник руками на стол и смотрел пронзительно.

Но и в том взгляде видно было, что дальше этого не пойдёт, опасаясь последствий похуже, чем просто потери служебного места. Уильям снял камзол, повесил его на спинку своего кресла и налил себе и собеседнику в бокалы на столе воды. Указав рукою вновь на стул, на который приглашал сесть, Уильям тоже сел к столу.

Сделав глубокий вздох, словно это помогло вернуться в более спокойное состояние, собеседник принял приглашение и сел, молча уставившись в глаза.

– Что ж, - скрестил перед собой руки Уильям, приготовившись слушать.
– Нам в деле барона предстоит ещё многое выяснить. Его вражда, вернее их с Пьером вражда, приносит не только им неприятности, но и многим другим, включая работников завода. Что Вам известно об их отношениях? И, прошу простить, как Ваше имя?

– Оливер, - кратко ответил тот и усмехнулся, пожав плечами.
– Что я знаю... Да немного. Как все. Это давно началось. Джозеф, Барон Дершау, - кивал он и смотрел в глаза, искренне рассказывая.
– И Пьер... Они любили одну женщину. Она вышла замуж за Пьера и вскоре умерла. Барон очень страдал, а Пьер постоянно стал говорить, что он хотел бы её отнять, что ненавидит Пьера, которому выпало счастье любить и быть любимым ею. В конечно итоге, потому что Пьер работал на заводе барона, начались у них каждый день скандалы, обвинения. Барон долго терпел, может жалел, но выгнал Пьера, оставив ни с чем. Пьер же был самым лучшим работником. Он знает многое о стекле, даже хрустале. У него золотые руки, должен признать и я, - выдержал паузу Оливер.
– Джозеф — мой друг. Мы вместе добились, чтобы завод стал работать лучше, но работники обозлились, когда Джозеф выгнал Пьера. С тех пор часто, когда что-то не удаётся так, как следует, случаются забастовки, появляются угрозы и обвинения... Понимаете? Вам ведь известно, что Джозефа засыпают анонимными письмами и записками с угрозами. Как раз, чтобы вернуть Пьера, которого Джозеф видеть не желает. Вам же Джозеф поручил вести дело, создать документы, чтобы никто не смог поставить на место него, например, Пьера. А Пьер копит деньги. На что? Не отнять ли завод?

– Да, бумаги барона сделаны, - подтвердил Уильям.
– И страх, которым барон полон, объясним, но безумен. Никто завод от него не отнимет.

– Но забастовками, наговорами могут вернуть Пьера и поставить его хозяином. Вы знаете, как это делается. В наш век всё возможно, - не был согласен Оливер.
– В конце-концов могут убить.

– Вы заходите далеко. Убийц словят. За убийство при нынешнем короле расплата будет жестокой, - сказал спокойный Уильям и вздохнул.
– Что ж... Вы поведали историю вражды. Я её уже от разных людей слышал. Остаётся свести самих виновников. Кстати, Вы знаете, что Ваше имя означает оливковую ветвь, символ мира?
– улыбнулся в шутку Уильям.
– Да, меня увлекает мистика некоторых имён.

– Будем надеяться, что мир будет, - с неверием в успех дела улыбнулся Оливер, но Уильям поднялся и протянул руку для пожатия:

– Обязательно будет мир.

Оливеру не оставалось ничего, как покориться судьбе: довериться столь спокойному перед ним собеседнику, который не казался человеком, не заинтересованным в успешном окончании сложившегося конфликта. Они пожали друг другу руки и наполнились верою, что в ближайшие дни всё выяснится и... успокоится.

Глава 41

Этот весенний вечер, когда днём уже тепло, а вечером подступает ночная прохлада, иногда даже мороз, вызывал лишь чувство наслаждения жизнью и природой и у Алекса, и у Кэтрин. Они стояли у открытого окна здесь, в одиноком коридоре дворца. Алекс обнимал любимую за талию, прижимая бережно к себе, а Кэтрин невольно положила ему на плечо голову.

Они молчали. Хотелось только передавать те чувства, которые лелеяли душу: ощущать любовь друг друга. Кэтрин не всё ещё помнила, но любовь была сильнее памяти, сильнее зла и преград. И она, и любимый смотрели на появляющиеся на ясном небосводе краски заката: жёлтый, оранжевый,... золотистый... Его нежность и объятия вечерней вуали, словно туманной дымки, завораживали, как и ещё слышавшиеся пения птиц в парке и лесу неподалёку. Будто всё живое вокруг исполняло рапсодию мира и любви.

Когда почувствовалась такая прохлада, что стоять у окна уже было холодно, Алекс закрыл его, не выпуская с умилением следившую за ним милую. Он вдохнул цветочный аромат её волос, поцеловал ладошку и взял за руку, уводя за собой. Ласковыми взглядами одаривая друг друга, они скоро прошли в музыкальный зал.

Здесь тоже было тихо и никого. Здесь так же было уютно и вспоминались прекрасные моменты прошлого...

– Да, я не зря тебя сюда пригласил, - подвёл Алекс любимую к креслу, и она туда села, робко отвечая теплом глаз.
– Я не буду на этот раз петь песни. Хотя у меня для тебя песен ещё много. И те, которые я уже написал, и те, которые сочиню. Я просто хочу побыть с тобой, как раньше... Правда, - оглянулся он с улыбкой вокруг.
– Здесь теперь стоит не только клавесин, но и его младший брат... фортепиано.

Он отошёл к фортепиано рядом и стал смотреть на стоящий в углу клавесин.

– Помню, когда фортепиано сюда привезли, многие высказались против! Ведь клавесин дарил мелодии куда лучше, - улыбнулась Кэтрин.

– О, да!
– засмеялся Алекс, вспоминая то же самое и еле сдерживая себя от той радости, что милая вспоминает всё больше.
– Вольтер даже писал... Как он сказал?... Фортепиано — не более, чем чайник по сравнению с клавесином!

– А после концертов Моцарта всё изменилось, - вздохнула любующаяся им любимая.
– Мнение о фортепиано быстро меняется. Теперь нападкам подвергается клавесин.

– Да, - улыбнулся в ответ Алекс.
– Как в мире. Вечно кто-то пытается кого-то в чём-то обвинить.

Он взял из вазы роскошный букет различных цветов, явно выращенных в это время года в оранжерее. Подав его любимой, он снова одарил её руки поцелуями и улыбнулся:

– Клавесин, увы, стал держать поражение. Певучесть у фортепиано стала лучше. Но любовь... Любовь не меняется.

– Как это похоже на борьбу людей, вечная война, - обняв букет, смотрела с появившейся грустью она.
– Сначала один виноват, потом другой... Любовь многие забывают, и никто ведь не выигрывает в конечном итоге. Просто все разные, - опустила взгляд Кэтрин и вздохнула.
– Мне сказали, что возможно меня пытались убить из-за какого-то дела про хрусталь и стекло?

– Я не знаю пока, - сглотнул Алекс с вернувшейся тревогой.
– Надеюсь, нет.

– И то, и другое бьётся, - закончила свою мысль Кэтрин и встряхнулась, снова одарив теплом улыбки.
– Всё же спой?... Умоляю... Я хочу вспомнить больше.

– Не хочу, чтобы плохое вспоминалось, - тихо сказал Алекс и сел к фортепиано, погладив клавиши.
– Но есть одна новая песня... Снова только для тебя.

Больше он не сказал. В его взгляде сияла искренняя, крепкая любовь. От такого взгляда Кэтрин ощущала лишь поток вызывающих блаженство мурашек. Она завороженно смотрела в ответ, как вскоре слушала ласкающий слух тенор возлюбленного: