Хрустальная сосна

–  И вообще, Евгений Александрович, - раздался из-за шкафа голос Виолетты, и непонятно было, чего в нем больше: осуждения или восхищения.
– Вы так с ним разговаривали… Даже не ожидала от вас, что вы так можете.

–  Я сам не ожидал, - просто признался я.
– Я много чего уже от себя не ожидал.

–  Конечно напрасно, Женя, - мрачно добавил Лавров.
– Такая возможность представлялась, а ты…

–  Ну их ко псам во всеми их возможностями, - ответил я.
– Мараться даже не хочу об их поганый профком.

Все замолчали и принялись каждый за свое дело. А я сидел, тупо глядя в свои листочки. И думал - что же, в самом деле, мне делать?

*5*

Уходя на работу, я всегда запирал дверь на два замка. Захлопывал английский, потом закрывал еще и французский особым ключом, который плохо слушался левой руки. Но все-таки возился, потому что квартира целый день оставалась пустой, а в нашем дворе постоянно собирались какие-то не внушающие доверия личности.

И вдруг, вернувшись однажды с работы, обнаружил, что французский замок не заперт.

Дрожащей рукой я отпер дверь - и тут же в лицо мне ударил дурманящий, многослойный запах подсушенных трав. Я зашел в квартиру и еще с порога увидел, что в комнате по полу разложены пухлые картонные папки с гербариями.

Оглянувшись, заметил, что в прихожей валяется наполовину разобранный рюкзак, на вешалке висит выцветшая штормовка, а в углу у двери стоят резиновые сапоги. Иннины сапоги… Инна приехала. Приехала наконец - и теперь моя жизнь наладится быстро… Наконец - свершилось, и я теперь не один, и какой я молодец, что не поддался никаким искушениям, гнездившимся в собственной душе… Вика, Ольга, медсестра Зоя… Все это промелькнуло мгновенно. улетучиваясь навсегда из моей памяти. Я опустился на пол и, чувствуя одновременное внезапное, нахлынувшее лавиной облегчение и жгучий стыд за сами мысли о других женщинах, прижался лицом к забрызганным грязью голенищам… Из оцепенения меня вывел телефонный звонок. Я поднял трубку, уже зная, что это звонит именно жена.

–  Ин, а я и не ждал тебя еще так рано…- я облегченно вздохнул, услышав в трубке родной голос.
– Я думал, еще дней через десять…

–  Я раньше вернулась. Отозвали телеграммой.

–  А что?
– всполошился я, мгновенно подумав, что на ее работе каким-то образом узнали о моей травме и решили вернуть поскорее домой.
– Что-то случилось?

–  Да нет, дела тут некоторые возникли, - ответила Инна, не вдаваясь в подробности.
– Ты вот что… Я наверное, сегодня поздно приду. Ты, пожалуйста белье мое замочи, я его в ванной бросила в таз, не успела ничего сделать…

–  Ладно…- ответил я, а Инна, крикнув что-то кому-то, кто был рядом, тут же повесила трубку.

Я пошел в ванную, разобрался с бельем. Потом занялся обычным приготовлением ужина. То есть варкой картошки, только в двойном объеме, с расчетом на Инну.

Потом вдруг посмотрел на свою руку. Герман Витальевич говорил, что со временем шрамы сгладятся и рука не будет такой страшной. Но пока ее вид ужасал меня самого. Мне не хотелось пугать и огорчать Инну с порога. Найдя бинт, я замотал себе руку. Так, что три отсутствующих пальца можно было запросто посчитать прибинтованными к ладони.

Инна вернулась, когда уже начало темнеть. Руки моей она даже не заметила, или просто не обратила внимания. Только когда мы сели за стол и я стал подогревать на сковородке сваренную, вычищенную и давно остывшую картошку, она вдруг увидела мои бинты и спросила, что со мной.

–  Да… - уклончиво ответил я.
– В колхозе травмировался.

Я не знал, почему не показываю руку. Ведь все равно рано или поздно это придется делать.

–  А я тебя хотела попросить белье выполоскать, - вздохнула Инна.

–  Ну ладно, пусть до завтра лежит. Сама выстираю… Мы сидели на кухне. Говорили мало. Я расспрашивал Инну о ее поездке, чтобы ничего не говорить о своей. Она отвечала вяло; видно было, что мысли ее витают где-то не здесь. Но это было не важным. Я смотрел на свою жену; она казалась мне очень красивой. Какой-то совершенно новой. Загорелой, насколько позволяла светлая кожа, с выцветшими на солнце, совершенно белыми волосами и какой-то слегка чужой. Как бывает всегда после долгой разлуки. Я смотрел на нее и чувствовал, как во мне, вытесняя все мысли, закипает и твердеет желание. Дикое, страстное - скорее оказаться с нею в постели. Увидеть любимый островок пушистых желтых волос, припасть к ней, чувствовать себя в ней и ее принадлежащей мне и не думать момент ни о чем. И почерпнуть новые силы, выпрямиться и ощутить себя готовым для решения своих проблем.

Этот час настал. Раздевшись, Инна вытянулась на свежей простыне. И я припал наконец к телу своей жены, по которому так истосковался, которое казалось мне избавлением от всех несчастий… Я целовал ее и гладил по-всякому, и желание колотило ознобом, стремясь скорее достичь цели. Я даже не заметил - вернее, абсолютно не придал значения - что на мои ласки Инна не отзывается привычно мучительными и тревожными судорогами. А лежит бесчувственно, закрыв глаза и равнодушно раздвинув ноги, подставив себя для не интересной ей игры. Мне и это было неважно, я ничего не замечал. Наигравшись, я уже хотел перейти к заключительной части… И словно только теперь осознал, что жена никак не реагирует на прикосновения. И неожиданно ощутил в себе мгновенный обвал желания. То есть мысленно не ушло - но само тело перестало слушаться, словно отключили источник питания. Я лег рядом с нею; опять ласкал ее до изнеможения, пытаясь вызвать ответ и возбудить себя снова. Я прижимался к ней, ощущая ее кожей и, закрыв глаза, всяческими способами пытался настроить себя на занятия сексом. Вызывал в памяти разные вещи, которые могли бы помочь - даже запавшие навсегда непристойные реплики Тамары, совершавшей половой акт в нескольких метрах от меня…

Но все было бесполезно. Промаявшись без толку, я отвалился на свою подушку. Я так ничего и не смог. То ли из-за долгого перерыва в сексе, то ли от внутреннего напряжения, то ли потому, что Инна лежала, как бревно.

Она так и не сказала ни слова - и вообще, кажется, уже спала. Ладно, сегодня она устала с дороги, - подумал я, глядя в темный потолок.
– И я отвык… Завтра все получится.

*-*

И опять, как бывало часто, я проснулся глубокой ночью. Опять болели несуществующие пальцы под бинтом. Наверное, я слишком сильно затянул ладонь. Или просто не выпил вчера снотворного, к которому уже привык окончательно. Инна спала, уткнувшись носом в стенку.

Я вылез из постели и ушел на кухню. Нестерпимо, мучительно пахло лесными травами. Среди множества ароматов мне казалось, витал и привкус лабазника - как там, в колхозе.

Как в колхозе… Кругом стояла темнота, абсолютная темнота, даже угловой фонарь почему-то уже не горел. И дом напротив чернел мертвой глыбой, и ни один огонек не теплился на невидимых этажах. И я опять почувствовал привычное одиночество. Опять как в колхозе - на болоте. Да нет, там у края ночного болота я все-таки не был одинок. В сотне метров позади взлетали в небо искры костра и сидели друзья. Те, кого я считал друзьями на тот месяц - и которые оставались ими, пока я сам не выпал из круга.

А сейчас я был совершенно один. Потому что кругом все спали. И до меня никому не было дела. Спали люди во всех квартирах, спали кошки и собаки, и рыбки в аквариумах и птицы в клетках… В небе раздался тихий зуд реактивного самолета. И там тоже все спят, - с отчаянием подумал я.

И в комнате, в нескольких метрах от меня спала моя жена Инна.

Которой в данный момент я тоже был безразличен. Ее возвращение оказалось почему-то не совсем таким, как мечталось мне.

Бинты больно давили ладонь. Стоило их размотать. Но я не стал этого делать, побоявшись, что утром Инна проснется раньше меня и все увидит.