Хрустальная сосна
Шрифт:
Но через пару минут руку так заломило от напряжения, что пальцы свело судорогой и ручка упала на стол. Я попытался массировать кисть - это помогло еще на минуту, после чего рука вообще отказалась действовать. Я швырнул ручку прочь - так, что она отлетела в противоположный угол комнаты и переломилась, ударившись об стену.
– Что, Жень - тяжело?
– участливо спросил Рогожников.
– Чтобы эту руку мне черти совсем оторвали!
– выругался я.
– Анекдот знаешь? Как слепой и одноглазый плыли в публичный дом? Из-за шкафа деликатно кашлянула Виолетта. Я замолчал и стал искать другую
Потом заглянул Славка. Мы вышли с ним в коридор, спустились под лестницу, где было излюбленное место встречи курящих и некурящих. Пытались поболтать. Славка рассказывал анекдоты и сам первым смеялся. Он изо всех сил пытался развеселить меня, отвлечь на что-то постороннее. Но получалось плохо.
Вернувшись в комнату, я еще раз попробовал держать ручку в правой руке. И осознал, что это невозможно. То есть можно, конечно, но только короткий промежуток времени, после которого надо долго отдыхать. Я понял, что мне придется учиться писать левой рукой. Я взял ею непослушную ручку и стал пытаться вывести на чистом листе отдельные буквы.
*-*
Лавров появился через несколько дней.
Придя и увидев мою руку, он сквозь зубы выругался, и больше ничего не сказал. Я удивился тому, что он понял: это лучшее из всего; вздохи не помогут.
Он был подавленным и мрачным, совершенно не таким, как до колхоза. Что-то грызло его изнутри. Ни с кем не разговаривая, он часами просиживал за своим кульманом.
И только раз, вернувшись с обеда, мы случайно оказались в комнате вдвоем. Как-то сами собой пошли колхозные воспоминания. Сашка ожил, заговорил, не слушая меня и не замечая моей реакции - с мучительным наслаждением, словно воспоминания одновременно жгли и ласкали его душу.
– А ты знаешь, Ольга тебя вспоминала, - вдруг ни с того ни с сего сказал он.
– Каждый день. И в столовой, и у костра, и просто так… И почему-то мгновенно сникнув, словно из него вышел воздух, он замолчал и снова спрятался за кульман.
Потом однажды к нам вошел председатель институтского профкома - худой нервный мужчина в очках с выпуклыми стеклами. Я сразу понял, что это ко мне, и вышел из-за стола, чувствуя, как внутри все заранее напрягается.
– Добрый день, - дернувшись половиной лица, сказал он и подал мне правую руку.
Я протянул левую. Председатель смутился, уронил красную папку. Я стоял, ожидая продолжения.
– Вы понимаете, зачем я пришел.
– сказал он.
– Догадываюсь.
– Я знаю, что с вами случилось несчастье, и знаю, что вы ничего не знаете, - половина лица его дернулась еще раз.
– По закону вы вправе требовать, чтобы задним числом составили акт по форме И-1, и в случае, если травма будет признана производственной, вам дадут третью группу инвалидности с доплатой.
– А какая же, по-вашему, моя травма?
– искренне возмутился я, хотя до прихода нервного очкарика не думал об этих проблемах.
– Я что - у себя на кухне мясо рубил?
– Ну, видите ли… Все не так просто… Я ведь уже упомянул, что акт придется составлять задним числом. Ехать на место, искать свидетелей… Найдутся ли
они? И будет ли подтверждено выполнение техники безопасности?– Какой техники, какой безопасности?
– чувствуя, как сжатая пружина начинает распрямляться, грубо ответил я.
– Вы кто, извините - председатель профкома, или пионервожатый? Председатель молчал, пораженный моей реакцией.
– Вы что - искренне верите всем этим сказкам о технике безопасности, а сами ни разу не были в колхозе и не видели, в каких условиях нас заставляют там работать?
– Я…- начал председатель, поправляя очки.
– Вы что - думаете, там хоть раз на току выдавали женщинам респираторы? Или присылали за нами бортовую машину со скамейками вдоль кузова? Может, вы не видели АВМ, с которого сняты все предохранительные кожухи и цепи вращаются открыто?!… А, что с вами говорить! Вы наверняка даже не знаете, что такое АВМ! Я махнул рукой и замолчал.
– Возможно, вам придется обращаться в суд. Если признают травму производственной, - снова начал председатель, переждав мою вспышку.
– То вам дадут прибавку к зарплате…
– Я не буду обращаться в суд, - опять перебил его я.
– пусть катятся к черту.
– …Рублей двадцать пять, - он, похоже вообще не слушал моих слов.
– Я не буду ничего требовать, - повторил я, уже еле сдерживаясь.
– …Но это будет весьма неприятная история для нашего института, - он глотнул воздух, словно ему стало нечем дышать.
– Потому что часть вины падет на наше руководство, ведь получится так, будто оно не контролирует условий труда своих работников, посылаемых на сельхозработы.
– Я уже сказал, что ничего требовать не буду!
– Мы лучше сами вам поможем. Оплатим больничный на сто процентов… Материальную помощь выпишем.
– Мне ничего не надо!
– ответил я, сжав оставшийся кулак.
– Льготную путевку в профилакторий или даже в санаторий…
– Хватит, - сказал я.
– Я не буду ничего требовать.
– Мы вас не оставим, - опять дергаясь лицом, продолжал председатель.
– У нас сильная профсоюзная организация. Мы вам поможем… Премию. выпишем…
И опять пошел по кругу.
– Хватит!!!
– заорал я так, что он отпрянул.
– Отстаньте от меня!
Сказал же - ничего не буду требовать с вашего драного профсоюза, который только может, что собирать взносы! Идите по своим делам, у меня работы полно!
– Евгений Александрович…
– Я от вас устал, - тихо проговорил я и машинально взял тяжелую каменную вазочку для карандашей, стоявшую на столе начальника. Председатель отшатнулся так, будто я уже занес над ним руку для удара.
Папка опять упала, и на этот раз из нее разлетелись какие-то листки. Он нагнулся, неловко подбирая их с полу. А я стоял рядом, изо всех сил сдерживаясь, потому что мне хотелось его ударить. Ногой. Снизу вверх. По лицу, желательно прямо по очкам - чтобы стекла брызнули в разные стороны…
– Зря ты от всего отказался, - подал голос Рогожников, когда профсоюзный вождь поспешно покинул нашу комнату.
– Надо было вытребовать свое от и до. И судом этой очкастой гниде пригрозить, чтоб раскошелился как следует. Чем себя да своих задатых баб из профкома путевками круглый год снабжать…