Художник из 50х

Нина села рядом, наблюдала за работой. Её близость успокаивала — тёплый запах кожи, тихое дыхание, доверчивый взгляд.

— А ты его раскрашивать будешь?

— Да. Когда закончу резьбу.

Работа продолжалась ещё час. Дракон обретал завершённый вид — каждая деталь была проработана, каждая линия выверена. Изящная скульптура размером с кулак, полная восточного очарования.

— Готово, — сказал Гоги, откладывая нож.

— Какой красивый! — восхитилась Нина. — Как живой.

Теперь нужны были краски. Гоги достал купленные на рынке тубы, выдавил понемногу на палитру. Золотой, красный, чёрный — цвета традиционных китайских драконов.

Раскрашивал тонкой кистью, слой за слоем. Тело — золотистое, с красными переливами. Грива — чёрная, лакированная. Глаза — ярко-красные, с золотыми зрачками. Когти и рога — белые, как слоновая кость.

— Вот это да, — прошептала Нина. — Совсем как настоящий.

Последний штрих — тонкие линии на крыльях, имитирующие перепонки. И блики на чешуе — крошечные точки золотой краски. Дракон ожил, засиял, стал похож на драгоценность.

— Можно потрогать?

— Осторожно. Краска ещё не высохла.

Нина взяла фигурку в ладони, повертела на свету. Краски переливались, создавая впечатление движения.

— Гоша, ты волшебник.

— Не знаю. Само получается.

— А мне можно оставить? — спросила она неожиданно.

— Дракона?

— Да. Он такой красивый… Я буду беречь, обещаю.

Гоги посмотрел на неё — сонную, тёплую, доверчивую. В глазах читалась просьба, надежда. Отказать было невозможно.

— Конечно, бери.

— Правда? — Нина просияла. — Спасибо! Я поставлю его на комод, буду каждый день любоваться.

Она встала на цыпочки, поцеловала его в щёку. Быстро, по-детски, но от её губ словно исходило тепло.

— Спокойной ночи, Гоша. И спасибо за дракона.

Она ушла, унося с собой фигурку. А Гоги остался в кухне, убирал инструменты и думал о том, что подарил не просто резную игрушку. Подарил частичку своего мира — необычного, красивого, полного тайн.

И Нина этот мир приняла. Без вопросов, без осуждения. Просто поверила в его красоту.

Может быть, это и есть любовь — способность принимать чужие миры такими, какие они есть.

На следующий день, копаясь в сундуке в поисках холста, Гоги наткнулся на завёрнутые в промасленную ткань инструменты. Рубанок, стамески разных размеров, пила-ножовка, молоток. Всё старое, но добротное, с отполированными до блеска рукоятками.

Взял рубанок в руки — лёг удобно, привычно. Странно. Георгий Гогенцоллер умел работать с деревом? Память молчала, но руки помнили правильный хват, нужный угол наклона.

За сараем во дворе лежали доски — остатки от чьего-то ремонта. Хозяин разрешил взять, только попросил убрать мусор. Гоги выбрал хорошие куски сосны — без сучков, прямослойные.

Принёс доски в свою комнату, разложил на полу. Мысленно прикинул конструкцию — простой стул, без изысков. Сиденье, спинка, четыре ножки. Базовая столярка.

Начал с разметки. Карандашом наметил линии распила, проверил углы угольником. Потом взялся за пилу. Зубья входили в дерево мягко, ровно. Рука двигалась с правильным ритмом — не торопясь, но и не медля.

Первая ножка готова. Потом вторая, третья, четвёртая. Все одинаковой длины, с точными пропилами для соединений. Гоги работал сосредоточенно, забыв о времени.

Сиденье выстругал рубанком. Широкими движениями снимал стружку, пока поверхность не стала гладкой как шёлк. Приятная работа — дерево послушно подчинялось, превращаясь из грубой заготовки в деталь мебели.

— Гоша, что ты там делаешь? — раздался голос Петра Семёновича.

— Стул делаю.

— Сам? А умеешь?

— Похоже, что умею.

Пётр Семёнович заглянул в комнату, посмотрал на работу.

— Ого! Да ты мастер! А где научился?

— Не помню. После контузии многое забылось.

— Понятно. Ну, работай. Хорошее дело.

К вечеру основа стула была готова. Гоги собрал детали, проверил соединения. Всё подходило идеально, без зазоров и перекосов. Склеил столярным клеем, стянул струбцинами.

На следующий день, когда клей высох, принялся за отделку. Зашкурил наждачной бумагой, убрал все неровности. Стул получался добротным, крепким, приятным на ощупь.

Но чего-то не хватало. Простая мебель — это скучно. Хотелось добавить красоты, индивидуальности.

Гоги взял самый тонкий нож, наметил на спинке узор. Не сложный — виноградные лозы с листьями. Классический мотив, который не вызовет подозрений.

Резьба далась удивительно легко. Нож словно сам знал, куда идти. Под лезвием оживали изящные завитки, листья с прожилками, гроздья винограда. Всё в невысоком рельефе, тонко и изящно.

На ножках вырезал более простой орнамент — витые полоски, спиральные узоры. На сиденье — по краю тонкую кайму из мелких листочков.

— Ой, какая красота! — воскликнула Нина, заглянув к нему. — Это ты сам вырезал?

— Сам.

— А можно посидеть?

— Конечно.

Нина осторожно села на стул, провела рукой по резной спинке.

— Удобный. И такой красивый! Как в музее.

— Не преувеличивай. Обычная работа.

— Нет, не обычная. У тебя золотые руки, Гоша. И рисуешь, и режешь, и теперь ещё мебель делаешь.

Последним этапом была отделка. Гоги покрыл стул морилкой — светло-коричневой, подчёркивающей текстуру дерева. Потом воском, отполировал до блеска.

Стул преобразился. Простая сосна заиграла богатыми оттенками, резьба стала выразительнее. Получилась не просто мебель, а произведение прикладного искусства.

— Продавать будешь? — спросил Николай Петрович, оценив работу. — За такой стул хорошие деньги дадут.

— Подумаю.

Но продавать не хотелось. Это была первая серьёзная столярная работа, память о том, что руки помнят больше, чем голова. К тому же стул получился не просто красивым, но и удобным — сидеть на нём было приятно.

Гоги поставил его у окна, рядом с мольбертом. Теперь можно было работать с комфортом, любуясь видом во двор. А резная спинка напоминала — у него есть ещё один талант, который стоит развивать.