И Боги порой бессильны

Отбросив легкое одеяло, Эдион присел, слушая, как в своей комнате одевается травница. «Опять в такую рань встала. Уж никак за травами собралась? Или, может, не хочет с ним прощаться?». Зарывшись руками в свои черные вьющиеся волосы, морской вояка простонал, когда, закрываясь, скрипнула входная дверь.

Резко встав, нервно надел на себя брюки, на ходу накинул рубашку. У дверей машинально всунул ноги в сапоги и выскочил на крыльцо. Прикрыв плотней дверь, закрыв глаза, тигр полукровка втянул носом витающий в воздухе шлейф трав и плавной походкой хищника направился за желанной добычей. И останови его сейчас кто-нибудь, растерзал бы, не смотревши. Так была ему желанна зеленоглазая женщина. Мутила разум красотой и запахом, перед которым он и не смог устоять.

Мара бежала по невысокому разнотравью сломя голову. Задыхалась в серости тумана, едва переводя дыхание, глотая слезы, вновь стремилась подальше от синевы глаз морского волка. Только убежать не удалось.

Словно разорвав липкие серые нити тумана своими широкими мозолистыми руками, он возник в нескольких шагах от нее. Огромный, смотрящий на нее из-под нахмуренных бровей омутами глаз.

Мара отступила, развернулась и побежала, отбрасывая руками длинные стебли травы, лишь бы подальше, подальше от этого сумасшествия. Но убежать не удалось.

Сильные руки подхватили ее, словно пушинку, прижали к разгоряченному телу. Забилась травница в крепком захвате мужских рук, словно птица, посаженная в тесную клетку, и сдалась, отдавшись во власть настойчивых жарких губ.

Эдион принес ее к стогу сена. Отшвырнув рукой влажную от осевшего тумана траву, с трепетом положил «долгожданную добычу». Раздеваясь, наблюдал, как высоко поднимается от возбужденного дыхания высокая грудь травницы.

– Марачка, – жаркие мужские губы вновь впились в недоступные столько дней губы, отвечающие на его поцелуй с не меньшим желанием. – Марачка… радость жизни моей…

Мутил разум сладостный, бархатный шепот и жаркое прикосновение губ к уху, шее, ключицам. И не сопротивлялась, когда Эдион снимал с нее платье и исподнее белье. Стонала и извивалась от ласковых касаний мужских губ и языка к затвердевшим вершинам сосков, грудей. Вскрикнула, когда он медленными толчками входил в нее. И ловила Мара его жаркое учащенное дыхание и гортанный рык, от которого покрылась мурашками. С любовью смотрела на зависшего над ней мужчину, ставшего за несколько дней самым дорогим и любимым. Она и предположить не могла, что от мужских ласк бывает так сладко. Зарывшись пятерней в его волнистые черные волосы, любовалась выразительными чертами лица, изогнутыми бровями, порослью, растущей на бороде и над верхней губой.

– Мне так хорошо было с тобой.

Эдион, распахнув глаза, пожирал синевой глаз раскрасневшиеся от его поцелуев губы травницы.

– А ты, оказывается, еще малышка. Хорошо я пока тебе не сделал, не сдержался. Не думал, что ты такая сладкая. Моя, слышишь… ты только моя.

И вновь впился морской вояка в сахарные губы: пил их нектар и не мог напиться. Не выходя из разгоряченного женского лона, продолжил плавные движения. То учащал ритм, то останавливался, словно прислушивался к дыханию и внутреннему трепету лежащей под ним женщины. И ускорил свои движения в ней, лишь когда она учащенно задышала, подалась к нему в желании слиться с ним воедино. Вцепилась со всей силы пальцами в его широкие, мокрые от пота плечи и на пике удовольствия оглушила округу своим сладостным стоном, следом за которым раздался не менее довольный утробный рык.

Слишком мало было времени для двух разгоряченных тел, сливающихся в едином танце еще не единожды. Может, понимание расставания делало их близость намного чувственней. Каждый из них в эти часы стремился отдать всего себя без остатка, окунуться в омут страсти, чтобы, вынырнув из него, помнить: жаркие губы, трепет желания и слова любви…

Уставшая, но счастливая Мара, положив голову на широкое плечо Эдиона, прижившись к его обнажённому телу, наслаждалась последними минутами близости.

– Пора…

Грубая мозолистая рука прошлась по ее оголенной спине, спустилась к мягким полушариям, своевольно обвила их с каким-то наслаждением и нырнула в междуножье.

– Эм-м-м… – вырвался полустон из горла травницы. – Ты такой ненасытный, – сорвалась она в полукрике от нежного движения пальца Эдиона между ее ног.

И тут же была подмята под тяжестью сильного мужского тела. Его порочно-алчные губы властно смяли ее губы, словно доказывали в очередной раз только его право касаться их. И тонула Мара в его необузданности: негой от их дикости стелилась по телу волна возбуждения, бросала в огненный водоворот страсти, кружила, уносила к истокам омута пламенного наслаждения, сжимала огнем легкие от нехватки воздуха, мутила разум на пике наслаждения…

Открыв глаза, Мара дрожащими от слабости пальчиками прошлась по лицу зависшего над ней мужчины и нисколько не жалела, что безоглядно отдалась во власть синевы его глаз, шагнула в пламень страсти.

– Эдион… внучка проснется, а нас нет… испугается.

В морской пучине заплясали смешинки, полные, бесстыдно-жадные мужские губы разошлись в улыбке.

– Знаешь как остудить пыл мужчины, напомнив ему, что у него уже внучка есть, – откинувшись на сено, раскинув руки в стороны, боцман рассмеялся задорным счастливым смехом.

Пять дней назад он и подумать не мог, что обретет желанную женщину и семью. И пусть сейчас у них только внучка, но внутри горит, жжёт от желания взять на руки своё дитя.

– Замуж за меня пойдёшь, – в его голосе не было вопроса, он скорей утверждал.

Выдохнув все невзгоды и горести, морской вояка встал. Подхватив исподники, быстро надел их, хотел наклониться за брюками и замер, когда прохладные пальчики коснулись его спины.

– О Боги, где же вы были? – всхлипнув, прошептала Мара, осторожно коснулась губами изрубцованной шрамами могучей спины.

Эдион резко развернулся, обхватил голову любимой женщины руками, залюбовался её глазами, в которых бушевали пенистые волны океана.

– Я потом тебе все расскажу о себе. Сейчас одеваемся, а по дороге домой немного поведаю о Сари. Ты ведь уже знаешь, что она мне не родная.

Надев платье, Мара махнула головой, пряча взгляд, перед глазами так и стояла спина Эдиона.

– Радость моя, ну чего ты расстроилась? Иди, обниму, – боцман заключил в объятия травницу, успокаивая, прошёлся рукой по спине. – Не переживай, это давно было. А раны на мне быстро заживают, от мелких царапин и следа не остается. Наклонившись, морской вояка подхватил рубашку, перекинул ее через плечо и, обняв Мару за талию, повел домой.

Подходя к избе, они увидели Сари. Стоя на крыльце, со страхом в глазах она смотрела, как над шапками леса поднимается дневное светило. Увидев боцмана и травницу, бросилась к ним на встречу, крича:

– Дедушка! Бабушка! Где вы были?

Черноту глаз заволокла мокрая пелена, вцепившись пальчиками в дедовы штанины, она расплакалась.

Боцман тут же подхватил внучку на руки.

– Ну, чего расплакалась, рыжик? – выговаривал морской волк, вытирая мозолистыми пальцами горячие слезинки, бегущие по розовым пухлым щечкам.