И будет вечен вольный труд

4

Двор мне, княже, твой не диво! Не пиров держусь! Я мужик неприхотливый, Был бы хлеба кус!

5

Но обнес меня ты чарой В очередь мою. Так шагай же, мой чубарый, Уноси Илью!

6

Без меня других довольно: Сядут — полон стол! Только лакомы уж больно, Любят женский пол!

7

Все твои богатыри-то, Значит, молодежь; Вот без старого Ильи-то Как ты проживешь!

8

Тем-то я их боле стою Что забыл уж баб, А как тресну булавою, Так еще не слаб!

9

Правду молвить, для княжого Не гожусь двора; Погулять по свету снова Без того пора!

10

Не терплю богатых сеней, Мраморных тех плит; От царьградских от курений Голова болит!

11

Душно в Киеве, что в скрине, Только киснет кровь! Государыне-пустыне Поклонюся вновь!

12

Вновь изведаю я, старый, Волюшку мою — Ну же, ну, шагай, чубарый, Уноси Илью!»

13

И старик лицом суровым Просветлел опять, По нутру ему здоровым Воздухом дышать;

14

Снова веет воли дикой На него простор, И смолой и земляникой Пахнет темный бор.

Май 1871

Иван Сергеевич Тургенев

1818–1885

Баллада

Перед воеводой молча он стоит; Голову потупил — сумрачно глядит. С плеч могучих сняли бархатный кафтан; Кровь струится тихо из широких ран. Скован по ногам он, скован по рукам: Знать, ему не рыскать ночью по лесам! Думает он думу — дышит тяжело: Плохо!.. видно, время доброе прошло. «Что, попался, парень? Долго ж ты гулял! Долго мне в тенёта волк не забегал! Что же приумолк ты? Слышал я не раз — Песенки ты мастер петь в веселый час; Ты на лад сегодня вряд ли попадешь… Завтра мы услышим, как ты запоешь». Взговорил он мрачно: «Не услышишь, нет! Завтра петь не буду — завтра мне не след; Завтра умирать мне смертию лихой; Сам ты запоешь, чай, с радости такой!.. Мы певали песни, как из леса шли — Как купцов с товаром мы в овраг вели… Ты б нас тут послушал — ладно пели мы; Да не долго песней тешились купцы… Да еще певал я — в домике твоем; Запивал я песни — всё твоим вином; Заедал я чарку — барскою едой; Целовался сладко — да с твоей женой».

1841

К. А. Фарнгагену фон Энзе {253}

Теперь, когда Россия наша Своим путем идет одна И наконец отчизна ваша К судьбам другим увлечена,— Теперь, в великий час разлуки, Да будут русской речи звуки Для вас залогом, что года Пройдут — и кончится вражда; Что, чуждый немцу с колыбели Через один короткий век Сойдется с ним у той лее цели, Как с братом, русский человек; Что если нам теперь по праву Проклятия гремят кругом — Мы наш позор и нашу славу Искупим славой и добром… Всему, чем ваша грудь согрета, Всему сочувствуем и мы; И мы желаем мира, света, Не разрушенья — и не тьмы.

Берлин 19 (7) марта 1847

Из поэмы, преданной сожжению

И понемногу начало назад Его тянуть в деревню, в темный сад, Где липы так огромны, так тенисты И ландыши так девственно душисты, Где круглые ракиты над водой С плотины наклонились чередой, Где тучный дуб растет над тучной нивой, Где пахнет конопелью да крапивой… Туда, туда, в раздольные поля, Где бархатом чернеется земля, Где рожь, куда ни киньте вы глазами, Струится тихо мягкими волнами, И падает тяжелый, желтый луч Из-за прозрачных, белых, круглых туч. Там хорошо; там только русский дома; И степь ему как родина знакома; Как по морю, гуляет он по ней, Живет и дышит, движется вольней, Идет себе, поет себе беспечно; Идет… Куда? Не знает! Бесконечно Бегут, бегут несвязные слова. Приподнялась уж по следу трава… Ему другой вы не сулите доли, Не хочет он другой, разумной воли…

1858

Сон {254}

Давненько не бывал я в стороне родной… Но не нашел я в ней заметной перемены. Все тот же мертвенный, бессмысленный застой, Строения без крыш, разрушенные стены, И та же грязь и вонь, и бедность и тоска! И тот же рабский взгляд, то дерзкий, то унылый. Народ наш вольным стал; и вольная рука Висит по-прежнему какой-то плеткой хилой. Все, все по-прежнему… И только лишь в одном Европу, Азию, весь свет мы перегнали… Нет! Никогда еще таким ужасным сном Мои любезные соотчичи не спали! Все спит кругом: везде, в деревнях, в городах, В телегах, на санях, днем, ночью, сидя, стоя… Купец, чиновник спит; спит сторож на часах, Под снежным холодом — и на припеке зноя! И подсудимый спит — и дрыхнет судия; Мертво спят мужики: жнут, пашут — спят; молотят — Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья… Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят! Один царев кабак не спит и не смыкает глаз; И, штоф с очищенной всей пятерней сжимая, Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ, Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!

1876

Деревня

Последний день июля месяца; на тысячу верст кругом Россия — родной край.

Ровной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем — не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь… Воздух — молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой, и дегтем маленько, и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжелый, но приятный дух.

Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. Вдали, на конце-крае земли и нёба, — синеватая черта большой реки.

Вдоль оврага по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворешницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалеваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки, за высокими порогами прохладно темнеют сени.

Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть еще немного посохнет на припеке; а там и в сарай! То-то будет спать на нем славно!

Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.

Русокудрые парни в чистых, низко подпоясанных рубахах, в тяжелых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телегу, зубоскалят.