И быть роду Рюриковичей

В тот день улицы Константинополя, мощённые мраморными плитами и камнями, темнели от запёкшейся крови, повсюду валялись убитые, стонали и молили о помощи раненые. Но их не щадили: сбрасывали в море, топили в бухте.

Той ночью Зоя не отпустила Евсея. Он не спал, не спала и Зоя. Наконец Евсей подал голос:

— Тот, кто послал гвардию убивать своих подданных, христианин? — спросил он, будто не обращаясь к Зое.

Но она ответила:

— Да!

— Однако тому ли учит Господь?

— Нет!

Помолчав, Евсей снова сказал:

— Я принял веру, где написано: «Не убий!» и «Возлюби ближнего своего»! Где взывают о милосердии и прощении... Что же император?

Зоя повернулась к нему, приподнялась на локте:

— Ты увидел это впервые, и отсюда твоё удивление и негодование.

— Однажды я уже видел толпу, но её не убивали, её просто рассеяли.

— Ты слышал, они требовали хлеба, а спафарий Анастас говорил, что в Константинополе мало зерна. Где взять его императору? И если не послать против толпы гвардию, народ разорит дворец и убьёт божественного.

— Ужели ты считаешь императора христианином?

Зоя оставила вопрос без ответа.

— Ты называешь божественным человека, уста которого изрыгают повеление убивать? Славяне тоже убивают, но они убивают в бою. Нет, Зоя, и базилевс, и его сановники только поклоняются Богу, но делами они не христиане.

Зоя промолчала, а купец продолжал:

— Что они скажут Всевышнему, когда предстанут на суде Господнем? Ты не знаешь ответа, а я ведаю: они скажут, у них-де намеревались отнять власть, и они защищали её. Не так ли, Зоя? Но Господь всевидящий и всеслышащий ответит им: кто держит власть, не зная, как насытить народ, а сам жиреет, кто поднял меч на голодный люд, просящий хлеба, — разве тот достоин именоваться божественным, а его придворные — добрыми отцами своего народа? Люди эти фарисеи — так осудит их Господь.

И снова Зоя не проронила ни слова, а Евсей говорил своё:

— Я принял веру христианскую и за то подвергнут муке, изгнан с родной земли. Я поклоняюсь Господу и его учению, светлому и доброму, и от того не отрекусь. А власти предержащие, творя зло и насилие, могут ли сказать: не ведаю аз, что творю? Нет, все они ведают, и слова у них расходятся с делом, ибо они лицедеи.

— Ты судишь их сурово, Евсей, — наконец промолвила Зоя. — Господь прощает даже врагам своим.

— Но ты забыла, чему учит Иисус Христос? Никто не смеет отнять жизнь у человека. Её дал ему Господь, и он лишь вправе отобрать её.

— Евсей, — вздохнула Зоя, — не надо никому говорить об этом. В империи много ушей, а базилевс скоро сам предстанет перед Всевышним.

Сказала просяще, и Евсей, погладив её по щеке, прекратил разговор, лишь промолвил:

— Добро, моя прекрасная и несравненная, пусть будет по-твоему.

От Харисийских ворот Евсей свернул вправо, и большая улица вывела его к мосту через бухту Золотой Рог.

Перед ним открылась тёмно-синяя гладь, такая мирная и ласковая, что даже не верилось, как могла эта морская пучина поглощать тела и жизни многих константинопольцев.

После кровавых дней затих городской люд. Но не жестокая расправа усмирила голодную чернь, а бесплатная раздача хлеба на другой же день...

На мосту Евсей остановился. День был безветренный, и море спокойное, вода в бухте замерла, и так же застыли военные корабли императорского флота. Они бессчётны, сотни их — дромонов, трирем, хеландий и памфил — устрашающе бороздят моря Эгейское и Средиземное, поднимают волну Понта Эвксинского и режут воды моря Мраморного. Они не поддаются учёту, и те, которые передыхают в гавани Золотого Рога, только часть могущественного флота империи.

Глядя на эту грозную армаду, Евсей подумал о несбыточности замысла великого князя киевского. Безумна затея Олега. Вскорости на Русь пойдут две ладьи новгородских торговых людей, и Евсей отправит с ними донесение. Пусть Олег ещё раз услышит от него правду и тогда снова обратится к разуму...

Евсей завидовал новгородцам: они направят свои ладьи домой, а ему дорога в Киев заказана, пока жив главный волхв. Но почему выживший из ума старик может заставить страдать его, Евсея, подумал купец и решил: будь что будет, а на следующий год он непременно поплывёт в Киев.

Император всё ещё дышал. Но он не только дышал, он был ещё в состоянии мыслить и отдавать распоряжения. Когда толпа подошла ко дворцу, а испуганный Александр появился у ложа базилевса, тот спросил, сурово насупившись:

— Почему безмолвствуют «бессмертные»?

— Они ждут, что велишь им ты, божественный.

— Пусть бессмертная гвардия обнажит мечи и усмирит этих беснующихся зверей. Только кровь и смерть остановят их...

И ещё император распорядился открыть хранилища с зерном, печь хлеб и раздавать его голодающим, направить корабли за египетской пшеницей, а на Ипподроме устраивать развлечения, конные бега и бои диких животных.

Насытившись бесплатным зрелищем, подкормленный малыми подачками, народ мирно подходил ко дворцу, славил базилевса, желал несравненному и божественному долгих лет царствования...

Успокоился охлос, и снова позабыли сановники об умирающем императоре. Не появлялся и Александр. Горькие мысли не покидали базилевса Льва. Неожиданно ему захотелось принять ванну. Он представил, как его погружают в бассейн, наполненный благоухающим настоем из лепестков роз, как потом распаренное тело разотрут духмяными маслами и искусные массажисты разомнут дряхлые мышцы. Тогда к нему вернётся здоровье и исчезнет беспомощность.

Император поманил евнуха Василия, велел позвать слуг, чтобы отнесли его в бассейн, но евнух перевёл взгляд на врача, а тот отрицательно повертел головой, чем несказанно озлил базилевса: даже этот носастый грек осмеливается не выполнять его указания!

Базилевса не посещает императрица. Эта старая блудница, соблазнившая многих, в том числе и Александра, распорядилась не пускать к нему, умирающему, его любимую женщину с сыном Константином...

Три дня священники отправляли богослужение у постели императора, а вчера патриарх причастил его тела и крови Христовой, но смерть не торопилась: она знала своё время.

Император протянул руку, поманил врача. Тот подскочил раболепно, как в былые годы, и базилевс смягчился:

— Ты был раб, Амантий, но я сделал тебя свободным, не так ли? Ты познавал науку у мудрейших в Эсклепии, почему же ты не лечишь меня? Верни мне здоровье, и я награжу тебя так, как не награждал никого.

— Божественный и несравненный, никакие познания не могут помочь больному, если над ним навис рок, когда Всевышний забирает жизнь. Так было и будет со всеми, ибо человек появляется на свет Божий, чтобы свершить ему предназначенное и предстать перед Господом с ответом о содеянном.