И быть роду Рюриковичей

Базилевс недовольно поморщился:

— Разве у тебя мог быть другой ответ? — и отвернулся, а врач отошёл на своё место.

Однако император, помолчав, снова позвал его:

— Ты, Амантий, врач, который лечит здоровых. — Рассмеялся: — Но ты и все мои сановники напрасно ожидаете моей смерти.

Откинув пурпурное одеяло, базилевс попытался сесть. Врач и слуга подскочили, помогли.

— Видите, сегодня я сижу, а завтра встану, и эти ноги, — он пошевелил ими, худыми, жилистыми, — послужат мне. О, я ещё похожу на них!

Мрачная усмешка скользнула по губам врача, но император не заметил её, потёр тощую грудь. Глаза старого слуги, евнуха Василия, по-собачьи преданного своему хозяину, влюблённо смотрели на несравненного. Он воскликнул:

— О Господи, услышь эти слова!

Слуга поверил базилевсу, он знал, что, когда император появится в приёмном зале, сановники, как побитые псы, подползут к нему и по-прежнему будут льстить и заискивать.

Евнух Василий поправил белую шёлковую простыню, помог базилевсу лечь. А тот думал, что скоро закончится его бренная жизнь и начнётся вечная, небесная — тогда он не будет чувствовать боли тела и ему станет легко... Однако жаль расставаться с земной жизнь. Ему, императору Льву, как никогда, хочется подняться хотя бы на один короткий день и посмотреть, как унизятся те, кто сегодня постарался забыть его.

Базилевс спросил у врача:

— У тебя есть братья, Амантий?

— Да, несравненный, у меня один брат, и он тоже врач. Давно это случилось: он уехал к русам и остался у псковского князя, а два лета назад получил я от него весть, что живёт он в Киеве у жены князя Игоря.

— Ты сказал, в Киеве?

Упоминание о Киеве изменило ход мыслей базилевса. Он подумал о Киевской Руси, которая возникла внезапно из многоплеменной Великой Скифи. Логофет дрома евнух Леонид высказывал беспокойство в связи с возникновением этого государства, но что значит Великая Скифь по сравнению с могущественной империей? Да, он, базилевс, признает, что русы способны на дерзкие набеги, но не более. Хотя надо отдать должное киевскому князю Олегу, который оказался способным объединить славян. Однако Великая Скифь останется Великой Скифью. Прежде, когда славяне жили разрозненно, империя не опасалась русов. Если же, случалось, их военные корабли появлялись у стен Константинополя, их без труда отгоняли. Так было, когда в Киеве княжили варяги Аскольд и Дир. Тогда, помнится, с русами подписывали договор о торговле...

— Скажи, Василий, не жил ли я напрасно? — обратился император теперь уже к слуге.

— Божественный, ты был светом империи, она жила твоими мудрыми законами. Твоя «Базилика» останется на века.

— Ты сказал «был», но разве меня уже нет? — удивлённо и в то же время насмешливо спросил базилевс.

— Прости, божественный, мой глупый язык. Ты есть, и ты будешь!

Император хмыкнул:

— Хорошо, Василий, помолчи, я хочу отдохнуть. И ты прав: я ещё поправлюсь, ибо я нужен моему народу. Ты слышал, как он приветствовал меня?

Зима в Константинополе закончилась враз. Евсей даже не заметил этого перехода. На Руси о весне заявляют сырое таяние снегов, дневная оттепель и ночные заморозки, звонкая до одури капель и первые нежные подснежники. А здесь вдруг на глазах расцвели сады, оделись в бело-розовый наряд, и не хочется даже вспоминать о константинопольской зиме, гнилой и слякотной.

В один из тёплых и ясных дней Евсей провожал новгородцев. Загруженные шелками и паволокой, коврами и восточными пряностями ладьи были готовы к отплытию. Евсей стоял у причала и с тоской ждал их отправления. Он уже попрощался с купцами и ладейниками и теперь грустно смотрел, как выбирают цепи и из воды вылезают якоря. Одна за другой обе ладьи на вёслах вышли из бухты и, подняв паруса, взяли в открытое море.

В эти дни оно было спокойным и ласковым, но кто ведает, каким окажется завтра! Море непредсказуемо, предвестники бури появляются нежданно. Налетит ветер, погонит волну — и закипит вода. В гневе море бросает ладью, как щепку, и горе ладейникам, которые вовремя не спустят паруса и не удержат корабль носом на волну. Дважды попадал Евсей в шторм, но Бог миловал...

Мысленно пожелав ладейникам доброго пути и ещё раз посмотрев на удалявшиеся паруса, Евсей направился в город. Солнце взошло, и засияла позолота куполов, заиграли венецианские стекольца в окнах дворцов и особняков вельмож.

Евсей направлялся вверх по мостовой, которая вела от порта, и думал о письме, переданном для князя Олега. В нём Евсей снова предостерегал князя об опасностях, какие ожидают русов, если они пойдут на Константинополь.

Миновав открытые, окованные медью ворота, Евсей прошёл под аркой мощных стен и направился на торговую площадь. Прошлой осенью он продал меха, которые привёз, и теперь присматривался к товару, какой закупит на будущее лето, чтобы оправиться на Русь. Он уже сказал о том Зое как о решённом, и она обещала подумать, поедет с ним в Киев или нет...

Сегодня в порту Евсей видел корабли с египетской пшеницей. Но Константинополь прожорлив, как саранча, и, чтобы насытить его, потребуется не один десяток кораблей с зерном.

Двухсоттысячный город нуждался не только в хлебе, он пожирал стада скота, гурты овец и в неисчислимом количестве овощи и соленья, бобовые и маслины...

Прежде, до бунта черни, Евсей об этом никогда не задумывался, но после того, как увидел неистовство голодной толпы, понял, что может сделать народ, требующий еды, как страшен он в гневе.

Проскакал конный отряд гвардейцев, процокали подковы по булыжнику и стихли. Чем ближе подходил Евсей к торговой площади, тем становилось людней. В Константинополе день начинался с торга...

Базилевс шёл медленно, и слуги, скрестив руки, низко кланялись ему, а молчаливая стража приветствовала своего повелителя, поднимая мечи.

Покинув предсмертное ложе, император шёл мимо мраморных колонн, отделанных золотом, мозаикой и малахитом стен, больших окон, зашторенных белым шёлком. Базилевса бережно поддерживали врач и слуга, евнух Василий. Сегодня он облачил своего повелителя не в торжественные золотые и серебряные одежды, а в лёгкую пурпурную тогу, чтоб не отягощала тело, а ноги обул в мягкие сандалии.

В этот день император презрел древний римский церемониал пышного одевания, ибо милостивый Бог даровал ему жизнь. Базилевс шёл, а кто-то невидимый распахивал перед ним отделанные серебром и золотом двери. Вот император вступил в приёмный зал, где, несмотря на ранний час, уже собрались члены синклита, военные и гражданские чины. Шёпот мгновенно стих, все согнулись в низком поклоне. Император прошествовал, будто не замечая никого, в огромный зал большого дворца, уставленный вдоль стен мраморными статуями. Следом за базилевсом в зал вступили высшие сановники Византийской империи. Стоявший у двери антриклин [131] встречал каждого, жестом указывая место.

131

Антриклин — чиновник, занимающийся размещением вельмож в зале Большого дворца.

Всё происходило, как всегда, словно и не было тяжкой болезни императора, а придворные мысленно уже не считали Александра базилевсом.

Император уселся на высокий трон, окинул беглым взглядом зал. Мраморные колонны подпирали высокие своды, стены были расписаны цветными фресками, изображающими победы могучей Византии. Над кадильницами поднимался дымок фимиама.

Но вот базилевс медленно повёл глазами по толпе сановников, и тотчас на их лицах появились заискивающие, сладкие улыбки. Подобострастно растягивал в улыбке рот и брат Александр. А не он ли был так надменен у императорской постели? Льву ведомо, что сейчас творится в душе брата, вчера ещё мнившего себя базилевсом.